Запах серы (Битва за любовь) (Другой перевод)
Шрифт:
– Это ареола [1] , – пояснила я подчеркнуто докторским голосом, – ты это знаешь, я тебе говорила на прошлой неделе.
– Правильно, говорила, – пробормотал он. – А вот еще кое-что очень занимательное.
Светловолосая голова опустилась, и язык заменил палец.
– Умбиликус [2] , – слегка задохнувшись, выговорила я.
– Умм, – произнес он, прижав улыбающийся рот к моей отсвечивающей солнцем коже. – Ну а это
– Скажи сам, – ответила я, обхватив его за голову, но он уже не мог говорить.
1
Ареола – окрашенный кружок вокруг грудного соска.
2
Умбиликус (лат. umbilicus) – пупок.
Немного позднее я расположилась в своем амбулаторном кресле, мечтательно разнежившись при воспоминании о пробуждении в постели, залитой солнечным светом, когда слепящие белые блики перемещаются по простыням, словно по песку на пляже. Одну руку я положила себе на грудь и лениво потрагивала сосок, с приятностью ощущая, как он твердеет от моих прикосновений под тонким ситцем лифа.
– Наслаждаешься?
Полный иронии возглас у дверей заставил меня выпрямиться так стремительно, что я стукнулась головой о полку.
– О, – заговорила я несколько сварливо, – Джейли. Кому же еще быть! Что ты здесь делаешь?
Она проскользнула в комнату, передвигаясь будто на колесах. Я знала, что у нее есть ноги, я их видела. Чего я не могла себе представить, так это каким образом она их переставляет во время ходьбы.
– Принесла миссис Фиц немного испанского шафрана, он ей понадобился к приезду герцога.
– Еще пряности? – удивилась я, начиная вновь обретать хорошее настроение. – Если он съест хотя бы половину того, что она для него припасла, придется катить его домой, как шар.
– Его и сейчас можно было бы катить. Я слышала, он и в самом деле шарообразный.
Покончив на этом с герцогом и его наружностью, Джейли спросила, не хочу ли я прогуляться с ней до ближайшего предгорья.
– Мне понадобилось немножко мху, – пояснила она и грациозно помахала своими очень гибкими длинными руками. – Из него получается дивный лосьон для рук, если прокипятить его с молоком и небольшим количеством овечьей шерсти.
Я бросила взгляд на свое узкое окно, возле которого неистово плясали пылинки в золотом солнечном луче. Ветерок доносил запах спелых плодов и свежескошенного сена.
– А почему бы и нет?
Дожидаясь, пока я соберу свои корзинки и бутылочки, Джейли крутилась по амбулатории, то и дело хватая что-нибудь и оставляя где попало. Остановилась возле маленького столика и, нахмурив брови, взяла то, что на нем лежало.
– Что это такое?
Я оставила свое занятие и подошла к ней. Она держала маленький пучок высохших растений, перевязанный тремя нитками, свитыми вместе, – красной, белой и черной.
– Джейми уверяет, что это некий фетиш. Чья-то, как он сказал, скверная
– Он прав. Где ты это нашла?
Я рассказала ей, как обнаружила пучок у себя в постели.
– Джейми вышвырнул его за окно, а я на другой день пошла и подобрала. Хотела отнести его к тебе домой и спросить, не знаешь ли ты что-нибудь об этом, но позабыла.
Джейли стояла, задумчиво покачивая головой и постукивая ногтем по передним зубам.
– Нет, не могу сказать, что знаю. Но есть способ угадать, кто тебе его подложил.
– Правда?
– Правда. Приходи завтра утром ко мне, и я тебе скажу.
Отказавшись дальше говорить на эту тему, она крутанулась в вихре зеленых юбок и предоставила мне следовать за ней.
Она повела меня прямиком в предгорье – бегом, когда дорога позволяла, или шагом, когда бежать становилось затруднительно. Примерно через час пути от деревни она остановилась возле ручейка, над которым склонялись ивы.
Мы перешли ручеек вброд и стали подниматься вверх по предгорью, собирая еще не отцветшие растения позднего лета вместе со спелыми ягодами ранней осени, а также плотные желтые трутовики на пнях в затененных маленьких лощинах.
Джейли скрылась в зарослях папоротников выше по склону, а я остановилась содрать немного осиновой коры. Шарики высохшего сока на бледной коре напоминали застывшие капельки крови, отливая темно-малиновым цветом в проникающем сюда солнечном свете.
Какой-то звук отвлек меня от созерцания, я подняла голову и посмотрела в ту сторону, откуда он донесся.
Я снова услышала тот же звук – тонкий мяукающий крик. Он доносился откуда-то сверху, как мне показалось – из каменистой теснины почти у самой вершины холма. Я поставила корзину на землю и начала подниматься…
– Джейли! – окликнула я. – Иди сюда! Кто-то оставил ребенка.
Треск веток под ногами и приглушенные ругательства предшествовали ее появлению на холме, пока она прокладывала себе путь сквозь колючий кустарник на склоне. Лицо у нее было красное и злое, в волосах запутались мелкие веточки.
– Чего ради, во имя Господа… – начала она, но тут же бросилась ко мне. – Кровь Христова! Положи его!
Она выхватила ребенка у меня из рук и положила его туда, где я его обнаружила, – в небольшое углубление в камнях. Оно было гладкое, чашеобразное, меньше ярда в поперечнике. Сбоку от углубления стояла небольшая деревянная чашка, наполовину наполненная свежим молоком, а в ногах у ребенка лежал букет полевых цветов, перевязанных красным шнурком.
– Но ведь он болен! – запротестовала я, вновь наклоняясь к ребенку. – Кто мог бросить здесь больное дитя?
Ребенок и в самом деле был очень болен: маленькое сморщенное личико позеленело, под глазами легли темные тени, маленькие кулачки слабо двигались под пеленкой. Дитя вяло обвисло у меня на руках, когда я его подняла. Удивительно, что у него хватало сил кричать.
– Его родители, – коротко ответила Джейли на мой вопрос, отстраняя меня движением руки. – Оставь его. Идем отсюда.