Запчасть импровизации. Дополненное издание

Квотион Аль

Встречай

Вчера ко мне приходило счастье. Оно было одето в осень, пахло разноцветными дождями и почему-то пряниками. Мы сидели на кухне, я угощал его горячим чаем, а оно добавляло в него насушенные за август лепестки опавших звезд. Потом оно село на мой подоконник и тихонько запело. Оно пело о светлом, о важном, о любимом, о том, что молча живет в сердце и делает руки нежными, оно пело о смехе людей, похожим на теплый янтарный ветер, и о мокрых от росы тропинках, ведущих к тому, что ищет каждый. Мы провели вместе всю ночь. Оно то птицей садилось на плечо, то мягкой урчащей кошкой лежало на коленях. А утром оно засобиралось в путь, извинялось, обещало обязательно заглядывать на огонек, потом накинуло на тонкие плечики радугу, раскрашенную детскими снами, и вылетело за дверь. Но я рад, потому что обернувшись на пороге, оно сказало мне, что идет к тебе. Встречай.

Поцелуй поэта

Тебя когда-нибудь целовали поэты? Вдоль по выгибающемуся меридиану живота, уже беременному новыми стихами. Изучая на вкус траектории

бедра, зажигая каждым прикосновением внутреннее небо, пробивающееся наружу вместе с хриплым дыханием. Тебя целовали поэты? У них горячие губы и ледяные глаза. Они звонят в три часа ночи, чтобы предсказать новый рассвет. Они учат любить дороги, на которых легкое бессистемное счастье – такой же естественный атрибут, как гитара на плече и беспечная полуулыбка песен, пулей попадающая в живые сердца. Они шатаются дорогами слов, не касаясь земли, и умеют видеть в людях птиц. Они идут над траншеями, которые мы сами роем себе, чтобы устаканить привычный ритм – дом, работа, учеба, завтрак, ужин, беспредельная скука и надуманный смысл, не оправдывающий себя. Просто они свободны даже в тюрьмах, а мы – в тюрьмах даже на свободе. В непобедимых застенках собственных тупиковых судеб, неумело нарисованных на изнанке закрытых век в то время, когда снаружи беснуется жизнь и стремительно падают звезды. Они – сценаристы нового мира, они – центр циклона. А еще они целуют. Знаешь, как? Сметая шелуху повседневности, собирая на губах эссенцию бытия, безумный концентрат сущего, зачеркивая все лишнее и обнажая самое главное. И жизнь становится одним мгновением, но в это мгновение свершится все. Так тебя когда-нибудь целовали поэты? Нет? Ну что же… Приходи, поцелую.

Несравнимое

Если бы я смотрел на звезды, я бы точно знал, что блеск твоих глаз никогда не сравнится с их вечным светом, медленно падающим с черного ватмана глубокого неба на мягкое серебро снега. Если бы я смотрел в огонь, я бы точно знал, что твой скомканный танец никогда не сравнится с неповторимостью и жаром костров, освещающих непроглядную ночь нашего одиночества. Если бы я смотрел на листопады, а бы точно знал, что твоя походка никогда не сравнится с легкостью кружения золотых листьев в ласковых ладонях осенних ветров. Если бы я смотрел на траву, я бы точно знал, что волосы твои никогда не сравнятся с волной светлой ржи, ловящей стройными колосьями солнечный свет. Если бы я смотрел на цветы, я бы точно знал, что твои губы никогда не сравнятся с бархатной, похожей на воплощение нежности упругостью лепестков. Если бы я смотрел хотя бы на что-нибудь, кроме тебя, я бы нашел огромный мир, невероятный по своей распахнутой настежь красоте. Но знаешь… Свои звезды, огонь, листопады, траву, цветы я нахожу в тебе. И в рамках моей смешной простуженной души это несравнимо больше огромного мира, приютившего нас в долгом пути, именуемом жизнью.

Актер

Каково это – быть актером? Возможно, больно. Проживать – насквозь, невыразимо, невыносимо – многие жизни. Расписывать изнанку собственного сердца чужими страстями, трагедиями, взлетать и падать, любить и умирать, и вновь вставать, унимать дрожь в руках, и снова начинать новую жизнь, снова плакать, сжимая в бессилии кулаки, и смеяться над собой. Изредка приподнимая край маски, уже не для того, чтобы вспомнить свое собственное лицо, а лишь затем, чтобы сделать глоток свежего воздуха, не пропахшего гримом. Больно… Но в то же время – прекрасно. Обнажать чувства до предела, настоящие, живые чувства, куда реальнее бытовых кухонных переживаний, доводить их до апогея, задыхаясь от восторга бытия, захлебываясь алчным огнем жадных жаждущих глаз зрителя. И падая на колени, почти не существуя ни в одном из амплуа, почти крича от разрывающего тебя смерча жизни и смерти, судьбы и забвения, видеть, как с тобою вместе, замерев в унисон, в едином порыве умирает зал. Замолчавший, забывший сделать новый вдох зал, который любил вместе с тобой, вместе с тобой плакал и смеялся, который, не взирая на пасмурный вечер на улице, обшарпанные доски сцены, увидел то же, что и ты: что-то бесконечно большее, чем просто игра в жизнь. Саму жизнь. Настоящую. Прожитую честно, откровенно, полностью, до дна. Театр как любовь, как секс с самой желанной женщиной – однажды испытав на себе это таинство, этот акт бытия, ты уже не сможешь остаться прежним.

Люди больны любовью

Люди больны любовью. Они пишут о ней, поют ее, читают, ищут, находят, теряют и ищут вновь, смеются и плачут над нею, видят про нее сны, рисуют на поверхности бумаги и души, пробуют, вдыхают, растирают на пальцах, пожирают, отрыгивают и возносят к небесам. Но, болея любовью, никогда, слышишь, никогда не пытайся забрать ее себе. Всю. Само понятие любви не делай собственностью. Потому что у каждого она – своя. И поверь, каждый вкладывает в это понятие что-то трогательное, дорогое ему, родное, важное, нужное, остро проживаемое. Разноцветные капли счастья и боли, не важно, похожие на твои или нет, но – всегда настоящие, живые, трепещущие в сердце. Любовь беззащитна, не нужно, просто не нужно так: руками, словами, взглядами… Потому что это может быть больно для того, кто прижимает свою скомканную любовь к голой груди, веря в нее. Понимаешь, веря. И даже если ты считаешь свое мнение истиной в последней инстанции, не смей, слышишь, никогда не смей разрезать чужую душу. Оставь каждому право любить так, как он умеет. Не становись богом, решающим, кто способен любить, а кто нет, что есть душа и какого цвета должна быть жизнь. Останься человеком. Потому что остаться человеком

среди бесконечных богов, которые уже все про всех знают, видят насквозь любую душу и имеют право решать за каждого – это намного сложнее, труднее, но… Правильнее, что ли.

Я чувствую тебя

Я чувствую тебя. Диалект эмоций без слов. Чтение нюансов настроения по глазам. Я – чувствую – тебя. Наклон головы, опущенные ресницы – обида. Трепет губ, мягкость черт, лукавство глаз – ты смеешься внутри себя. Нарочито медленный шаг, потерянное движение руки – ты ждешь. И я делаю последний глоток горького дыма, бросаю сигарету, догоняю тебя, беру за руку, и мы идем гулять. Я чувствую тебя? Нет. Мы интерпретируем человека по языку жестов, по мимике, по шаблону собственного поведения, по накопленному опыту бытия, домысливая стоящие за этим чувства. И чем многограннее, богаче, ярче наша собственная палитра этого странного языка, тем выше шанс угадать внутренние переживания другого человека. Угадать, предположить, предвидеть. Все до банального просто. Мне больно, и я плачу. Этот человек тоже плачет, значит ему… больно? А если я плачу, потому что мне больно, иногда грустно, от любви, от счастья, от многого другого, то и в оценке состояния чужой души появляются варианты и полутона, приобретает важность и ценность не только прямой акт проявления чувств, но и сопутствующие мимолетные знаки: наклон головы, дрожание ресниц, движение рук, тон дыхания. Рождаются чуткость и понимание. Значит степень понимания зависит от богатства и широты твоего собственного внутреннего Я? Чаще всего. Значит глубина мира измеряется лишь глубиной собственной души. А еще это значит, что любим, обижаемся, ненавидим, слышим, понимаем мы не самого человека, а лишь его интерпретацию, существующую только в нас самих.

Мелочи

"…А потом ты напишешь красивым ровным почерком, тем самым, с буквой д, загнутой художественным завитком вверх, тем самым, наклонным и сбивающимся выше строки в неограниченной линиями белизне, тем самым, которым писал ты стихи и письма, тем самым, которым пальцем ты чертил по поверхности стола несвязные слова, снова о чем-то задумавшись, тем самым, которым ты уверенно вписывал свое имя во все приговоры… А потом ты напишешь: Я умер уже давно. Все остальное прошу считать лишь формальностью."

Как ценны порой мелочи. Почерк, упавшая тень, улыбка, притаившаяся на краешке губ. Душа рвется, а тебе становится невероятно, жизненно важен плохо закрытый кран. Ты отворачиваешься от боли и начинаешь считать капли. Или ты замечаешь пятно на клавише компьютера, пятно, которое было там уже два года, но все это время ты лениво его игнорировал – и остервенело оттираешь его, заглушая монотонностью и бессмысленностью зацикленных движений все мысли. А порой эти мелочи сами по себе становятся катализатором переживаний. Ты идешь по парку, краем глаза замечаешь цветущий жасмин и вспоминаешь: аромат J'Adore, вы танцевали под дождем, и ее мокрое платье на полу твоего дома, и тревожные поцелуи со вкусом сигарет и горького шоколада, и смуглое горячее плечо под твоей рукой, дрожащее от… Память накатывает волной, поднимается к горлу, выше, закрывает с головой и уже скоро ты не сможешь дышать: разлитое по ковру вино, едкий запах дыма, тяжелеющий пасмурным грозовым небом взгляд, а дальше неповторимая игра – слова, брошенные в запале, слова, сказанные с самым болезненным оттенком не злости, не ярости, но ледяного равнодушия, твои слова… И воздух кончается, память сбивает с ног, ты падаешь, хватаясь за осколочные лучи неумолимо гаснущего света, но чувствуешь под руками лишь шершавую грязную поверхность асфальта. Как ценно порой то, что мы по привычке считаем мелочами.

Комнатная зима

Я проживаю комнатную зиму. Зиму возле запотевшего окна, зиму рядом с теплой батареей, зиму в объятиях любимых рук под мягким одеялом. С оттенком легкой скуки я смотрю, как мир за окном теряет свои черты, растворяясь в белизне снега, а потом вновь отчетливо проступает черными строгими разводами голых ветвей. Я проживаю комнатную зиму, собирая взглядом чужие красивые фотографии заснеженных мест, украшая душу песнями и стихами о волшебстве снегопадов и хрупкости льда. Но у зимы много сказок, нашептанных игриво взметнувшейся вьюгой. И это – одна из них. Комнатная зима. И кормушка на окне с хлебом для голодных замерзших птиц, и мягкий свет из окна, который никогда не гаснет, и тихое уютное тепло, словно в доме моем не кончается светлый праздник рождества, и звуки смеха, и речитатив стихов, которые я порой читаю вслух для того, кого люблю, и теплое молоко, похожее на вату неба, и невозможно долгий поцелуй, когда я вдыхаю тебя в порыве страсти, а ты обнаженными лопатками упираешься в стену, за которой зима. Зима, хранящая много сказок…

Дорогой парфюм

Стильные мужчины пахнут дорогим парфюмом. А я пахну тобой. Мускус и полынь, сирень под дождем и раскаленный на солнце песок, полусумрак хвои и трепет моря. И к черту стильность, к черту модный прикид и целеустремленность амбиций. Я вдыхаю черный кокаин твоего взгляда, слизываю с твоих губ жестокую мудрость слов, приближаюсь прицелившимся хищником, прижимаюсь к горячей коже в неутолимой жажде познания твоей души. Я лежу в темноте, смотрю на тление сигареты – последний взлетный огонь безумного сознания, вслушиваюсь в твой несвязный шепот и повторяю: "да, да, да". Да, люблю, да, желаю, да, останусь, да, буду, да, только ты. Во всем мире – только ты. Бросаю на весы свое глупое сердце и понимаю, что это больше, чем весь мир. И, улыбаясь открывшейся тайне, я рассказываю тебе, что на самом деле все просто: стильные мужчины пахнут дорогим парфюмом. Влюбленные мужчины пахнут своей женщиной.