Запечатанное письмо
Шрифт:
— Ну, это вопрос темперамента. Леопард не в силах изменить свою окраску, — рассмеялась Хелен.
— Пожалуй, ты права, — успокоилась Фидо. «Какую странную пару мы составляем, — вдруг подумала она. — Разведенная жена и старая дева. Прелюбодейка и борец за права женщин. Самка леопарда и… домашняя кошка?»
— Лучше я замолчу, чтобы ты уснула, — сказала Хелен.
Фидо усмехнулась:
— Ничего не получится. Стоит мне подумать, как завтра я рассказываю Фью ужасную историю, и у меня внутри все сжимается.
— О, дорогая моя! Если бы я могла избавить тебя от этого!
— Нет, — твердо заявила Фидо. —
Хелен нежно привлекла ее к себе.
— Я вот думаю…
— Да?
— Может, тебе будет легче, если сначала я одна войду в контору Фью и изложу ему суть инцидента?
— Ты в самом деле готова на это? — с огромным облегчением спросила Фидо.
— Это самое малое, что я могу сделать. Кроме того, я все-таки замужняя женщина. Нам легче говорить о подобных вещах, — уверила ее Хелен.
— Да, конечно, будет гораздо легче, если ты подготовишь почву.
— А теперь обещай мне немного поспать. — Тон у Хелен ласковый, материнский. — А то завтра ни на что не будешь способна.
— Обещаю, — ответила Фидо, закрывая глаза и делая глубокий вдох.
Приняв у Фидо кашмирскую шаль, старый адвокат меланхолично покашлял.
— Довольно печальный случай это дело Кодрингтонов, — вздохнул он. — Но, как сказал великий поэт, брак таит в себе много бед, а безбрачие не дает радости.
— Думаю, это сказал доктор Джонсон. [60]
— В самом деле? Ах да, вы же из литературного мира, мисс Фейтфул.
В наступившей тишине слышно только ее хриплое дыхание.
— Не могу сказать, что меня очень удивило то, что рассказала мне миссис Кодрингтон сегодня утром, — заметил Фью, не отрывая взгляда от своего стола. — Вчера, когда она говорила о своем муже, я подозревал, что она что-то утаивает. Эти военные… в большинстве своем такие лицемеры!
60
Джонсон Бен (1572–1637) — английский поэт и один из крупнейших драматургов Елизаветинской эпохи; был удостоен ученой степени почетного доктора Оксфордского университета и звания поэта-лауреата.
Фидо в замешательстве поводила пальцем по шву своей перчатки.
— Я не задержу вас надолго; миссис Кодрингтон уже оставила мне показания об этой истории. Остались лишь формальности, и, поверьте, мисс Фейтфул, я ни в малейшей степени не хотел бы оскорблять вашу скромность…
— Я готова сделать все для того, чтобы помочь своей подруге.
— Ваша преданность делает вам честь. И это действительно очень ей поможет. Возможно, это окажется самым мощным оружием в нашем арсенале. — Фью заглянул в лист бумаги, лежащий сверху на высокой стопке, и откашлялся. — Итак, однажды ночью 1856 года вы находились в одной кровати с миссис Кодрингтон в доме на Экклестон-сквер и уже спали, когда податель прошения о разводе, то есть адмирал, вошел в…
— В то время он был еще капитаном, — уточнила Фидо.
— Это не важно.
«И на самом деле Хелен не спала». Фидо подумала, что это тоже не важно, хотя
Фью продолжил, не отрывая взгляда от бумаги:
— Он забрался в кровать между вами и сделал в отношении вас, мисс Фейтфул, непристойную попытку использовать вас… э-э… как если бы вы были его женой… но ваше сопротивление испугало его, и он убежал. Верно?
Ей не хватает воздуха, она оборачивается к окну, но оно плотно закрыто, чтобы не впускать сентябрьскую сырость. Единственное, что действительно важно, — это пробел в несколько секунд: она не помнит, проснулась ли она в момент нападения или сразу после его окончания. Когда человек находится под воздействием лауданума, граница между двумя состояниями сознания очень размыта. Но она не хочет, чтобы ее восприняли как ненадежную свидетельницу; это не принесет пользы Хелен. Стоит ли вообще упоминать о лаудануме, если это только подорвет доверие к ее рассказу?
— Вы нездоровы, мисс Фейтфул?
— У меня астма, — прошептала она. — Не могли бы мы закончить разговор в другой раз… — Ей отчаянно нужна сигарета и время, чтобы разобраться в этой головоломке. В ту ночь — почти восемь лет назад — могла ли она в полубессознательном состоянии оказать Гарри сопротивление и потом целиком выкинуть из памяти весь этот кошмарный эпизод? Можно ли сказать о человеке, что он перенес какое-то потрясение, если у него остались лишь обрывочные воспоминания?
— Боюсь, это придется сделать сегодня, поскольку завтра — воскресенье.
Если она хорошенько постарается, наверное, сможет вызвать в памяти эту сцену, ощутить сотрясение кровати, когда Гарри забрался в нее и улегся между ними; почти наяву увидеть его высокий силуэт, загораживающий непогашенные свечи.
— Вам не обязательно говорить, только кивайте, — добавил, подумав, Фью. — Все было так, как рассказала мне миссис Кодрингтон?
Кажется, он все понял. Трудно, да и практически невозможно объективно рассказать о каком-либо происшествии. Но в данном случае таковы страшные факты той ночи, насколько ее смогли восстановить в памяти они с Хелен. Что-то вроде совместных показаний. Хелен могла бы сама все подтвердить, если бы в законе не было этого нелепого пункта, запрещающего давать показания участникам развода. Фидо заставила себя кивнуть.
— Хорошо. Еще раз выражаю сожаление, что приходится к этому прибегнуть. Мне даже трудно вообразить ваше ужасное состояние.
О чем он? О той осени, когда ей только исполнился двадцать один год, или о данном моменте, когда не за горами ее тридцатилетие?
— А сейчас, если вы будете столь любезны, прочтите свое показание, правдивость которого вы подтверждаете присягой, а потом я его подпишу. — И Фью подвинул к ней плотный лист бумаги.
Но Фидо вдруг покрывается потом, перед глазами все плывет. Письменное показание под присягой — ее пугает этот юридический термин. Она не уверена, что ей хватит духу увидеть эту историю, записанную черными чернилами на длинном листе официального документа.