Запечатанное письмо
Шрифт:
Фью продолжал:
— Должен спросить… читали ли вы сегодняшний номер «Таймс»?
— У меня не было времени на газеты, — усмехнулась Хелен.
На самом деле она просто боялась увидеть свое имя, набранное крупным шрифтом в судебной колонке. Кодрингтон — ей никогда не нравилось это скучное провинциальное имя, вместе с тем мысль, что она потеряет его, приводила ее в ужас.
— Там есть одна заметка. Возможно, вы захотите с ней ознакомиться, если найдете время. — Он подвинул к ней экземпляр газеты, и она взяла ее, но не развернула. — Она касается полковника Андерсона. Извещение о его женитьбе, на девятой странице, — хмуря брови, сообщил Фью. — Вероятно, полковник думает, что этот шаг, предпринятый ровно в одиннадцать часов, освобождает его от обвинений, как будто жюри состоит сплошь из доверчивых простаков!
— С… сообщение о предстоящем браке? — дрогнувшим против воли голосом спросила Хелен.
— Нет, о состоявшемся браке. — Фью ожидал реакции, но ее не последовало. — Я счел своей обязанностью обратить на это ваше внимание. От таких вещей лучше не отворачиваться.
— Вам платят не за то, чтобы вы читали мне лекции, Фью! — Ее тон был резок, как удар хлыста. — Я уже стою перед перспективой
Адвокат кивнул с постным лицом:
— Примите мое сочувствие.
Хелен схватила сумочку и встала.
— Мне не нужны ни ваше сочувствие, ни ваши проповеди. Мне нужны ваши профессиональные знания. Не допустите этот проклятый развод и верните мне дочерей!
Она ожидала, что ее грубость ошеломит Фью, но тот лишь покачал головой:
— К сожалению, вынужден довести до вашего сведения, что это невозможно. Я надеюсь добиться, чтобы вам разрешили раздельное проживание с имуществом и приличным обеспечением, но что касается ваших дочерей…
Она машинально следила за умирающей мухой, которая еле ползла по подоконнику.
— Вы меня слушаете, миссис Кодрингтон?
— Ведь это я их родила, я их выносила! — Она сама едва узнала свой гортанный голос.
Фью вздохнул:
— Только от доброй воли адмирала зависит, позволит ли он вам снова их видеть, даже издали. И чем дольше вы будете противиться разводу — не говоря уже о том, что станете обвинять его в жестоком обращении и безнравственном поведении, — тем больше риск, что он не пойдет вам навстречу.
Она встала и, спотыкаясь, побрела к дверям.
— Моя дорогая мадам…
Выйдя на улицу, Хелен шла как безумная, не разбирая дороги, пошатываясь на ходу. «Нелл, Нэн!» Она пытается представить себе дочерей, но ничего не выходит. Всего шесть дней, а их лица уже словно подернуты дымкой. Что они в последний раз говорили ей? А она им? Наверное, за что-то ругала. Она с нежностью вспоминает, как больная Нэн спросила у нее разрешения поцеловать маму на ночь. Последняя игра в «Счастливое семейство»!
В ее природе есть что-то ненормальное, странное. Она начинает думать, что это какой-то врожденный дефект. У нее есть способности и свои преимущества, но их что-то сковывает, не дает проявиться в полную силу.
Она содрогалась от рыданий. «Больше я никогда не увижу моих дорогих девочек!» По-прежнему сжимая в руке, словно дубинку, свернутую газету, она осела прямо на холодный тротуар, давясь от приступа рвоты. «Они никогда больше не увидят свою маму!» С ее губ стекала блестящая желчь, похожая на паучью сеть.
Помимо многих облагораживающих качеств, которые делают брак главнейшим институтом современного (а также древнего) общества, он является удивительным инструментом развития и воспитания личности. Связывая воедино мужчину и женщину, он придает силу более слабому, мягкость и нравственную красоту — более сильному. Священный союз двух взаимодополняющих натур, сила которого таится в самом их различии, укрепляет взаимное понимание и духовно возвышает обоих.
А потому достойно глубокого сожаления, и не только со стороны супругов, когда брак распадается, и обычно чем меньше об этом говорится, тем лучше. Когда закон 1857 года о бракоразводных делах, фигурально выражаясь, открыл шлюзы, первый председатель суда по бракоразводным делам сэр Крессуэлл Крессуэлл выразил надежду, что в целом публичность процесса пойдет на пользу обществу, что беспристрастное рассмотрение супружеского спора и связанное с ним бесчестье послужат сдерживающим фактором. Но за прошедший период, как возражают обозреватели, последствия открытого судебного процесса стали скорее разрушительными, чем благотворными. Несчастливые супруги, посещая заседания этой, с позволения сказать, „школы развода“, осознают: чтобы освободиться от законных брачных уз, необходимо прибегать к грязным приемам и уловкам. Теперь публика обращается к сборнику судебных отчетов в поисках сенсационных дел с такими подробностями, от которых порядочного человека бросает в краску. Репутация любого журнала, помещающего судебные отчеты на протяжении всего процесса, рискует упасть ниже уровня дешевого французского романа.
Нужно заметить, иск вице-адмирала Генри Кодрингтона о разводе на основании измены его жены с полковником Дэвидом Андерсоном вряд ли составляет исключение из правила. Истец, сын покойного досточтимого адмирала Эдварда Кодрингтона, героя Трафальгарской битвы, и младший брат генерала Уильяма Кодрингтона, губернатора Гибралтара, сам является весьма известным и заслуженным человеком; до недавнего времени он занимал пост начальника военного порта на Мальте, где и разворачивались основные события этой драмы. Ответчица, урожденная Хелен Уэбб Смит из Флоренции, является единственным отпрыском Кристофера Уэбба Смита из Флоренции, бывшего служащего Ост-Индской компании и автора скромных, но очень ценных работ „Восточная орнитология“ и „Пернатые Индостана“. Как это, к сожалению, часто случается, особенно в кругу общества со свободными нравами в колониальных аванпостах, соответчик полковник Андерсон (о чьей недавней женитьбе интересующиеся читатели могут прочитать на стр. 9) является офицером армии ее величества.
К заявлению адмирала прилагается список поразительно разнообразных мест, где миссис Кодрингтон уличается в совершении упомянутого преступления с Андерсоном, а также с другим любовником (лейтенантом Гербертом Александром Ст. Джоном Милдмеем): а именно дом адмирала в Валлетте, гондола адмирала, квартира Милдмея в Валлетте, курорт Кормауэр, отель „Гросвенор“ (Лондон) и, вероятно, самое интригующее, дом мисс Эмили Фейтфул в Блумсбери, той самой женщины-филантропа, которая известна нашим читателям благодаря основанному ею издательству „Виктория-пресс“.
Когда данное заявление будет рассматриваться в суде, это, безусловно, затронет самые важные интересы участников процесса: честь двух джентльменов, которые достойно служат своему суверену, и доброе имя двух образованных леди благородного происхождения. Кроме того, судебный процесс Кодрингтона, согласно нашим источникам из адвокатских кругов в Баре, предполагает новшество в суде в виде особенно шокирующего контробвинения ответчицы,
Если Бракоразводный суд — необходимое зло, тогда в случаях, подобных этому, таким же злом является и отчет о нем. Когда речь идет о важных вопросах или о нравах известных лиц, органы общественного мнения обязаны говорить, в противном случае публике придется самостоятельно, без руководства, формировать свои взгляды. Преследуя эти две высшие цели, наша газета и намеревается вести ежедневный подробный репортаж о процессе „Кодрингтон против Кодрингтон и Андерсона“ с первого дня суда».
В воздухе чувствовалось влажное дыхание осени. Хелен дрожала от холода в кебе, который вез ее назад, на Тэвитон-стрит, и через силу заставляла себя еще раз внимательно прочесть эту статью.
Вместо горячего чая и оладьев ее ждет на подносе конверт со знакомой красной печатью Фидо.
«1 октября 1864 г.
Хелен,
я попросила мисс Джонсон передать тебе это письмо, так как чувствую себя неспособной говорить с тобой спокойно и сдержанно. Сегодня утром я прочла две вещи, которые окончательно лишили меня покоя.
Первая — это статья в „Таймс“, где мой дом назван в числе других мест, где вы с Андерсоном устраивали любовные свидания. Не знаю, каким образом адвокат твоего мужа узнал об этом, — возможно, при помощи частного сыщика? — и я пришла в ужас, что печать называет меня знающей обо всем сводницей, тогда как на самом деле все было намного сложнее. Стоит мне подумать о моих родителях, которые сегодня утром увидели в газете наше имя, имя, которое на протяжении многих поколений оставалось незапятнанным… ты понимаешь, как я леденею от стыда.
Вторым потрясением была записка от мистера Фью, в которой он объясняет, что документ, подписанный им в моем присутствии, описывающий инцидент 1856 года, неизбежно обязывает меня выступить свидетельницей против твоего мужа. Помню, в чайной ты сказала, что никогда бы не попросила меня об этом, даже если бы от этого зависела вся твоя будущая жизнь; я очень хорошо помню твои слова. Хелен, после всех твоих заверений не хочу думать, что ты снова ввела меня в заблуждение. Я стараюсь убедить себя, что в твоем нынешнем расстроенном состоянии ты недостаточно внятно рассказала мистеру Фью об этом инциденте и что отчасти он повинен в том, что подробно не разъяснил мне, к чему обязывают письменные показания. Но факт остается фактом: я оказалась перед перспективой встать перед судом и описать непристойное и жестокое нападение, о котором, как ты знаешь, у меня не сохранилось отчетливого воспоминания.
Стыд; злость при мысли о смущении и покорности, которые я проявила в прошлом месяце; сознание вины при мысли о роли (отчасти неосознаваемой), которую я сыграла в распаде семьи; ужас при мысли о последствиях как для меня лично, так и для моего издательства, и о вреде, который я, возможно, уже нанесла своему любимому делу… Все эти чувства причиняют мне невероятные страдания. А также, нужно ли говорить, глубокое сочувствие к твоему положению; желание горячо поддерживать тебя до конца, как средневековый рыцарь; тоска по тому, на что я только начала надеяться — на нашу совместную жизнь в будущем. Я пишу это письмо, и душа моя разрывается на части.
Я не знаю, как быть и что делать. Мне бесконечно дороги мои принципы, но похоже, я давно уже изменила им. Думаю, мне нужно собраться с силами, прежде чем сделать дальнейший шаг.
При сложившихся обстоятельствах, надеюсь, ты поймешь, что сейчас ты не можешь оставаться на Тэвитон-стрит. Я живу на глазах у публики, а ты с сегодняшнего дня приобрела дурную славу. Если станет известно, что мы с тобой живем под одной крышей, то и тебе и мне это принесет один лишь вред. Пожалуйста, поверь, что во всех испытаниях я всегда остаюсь
Подняв глаза, Хелен встретила презрительный взгляд горничной. Неужели она читала письмо? Нет, красная печать не сломана.
— Я упаковала ваши вещи, миссис Кодрингтон. — Ей протянули небольшой саквояж.
Хелен не обратила на него внимания.
— Где ваша хозяйка? В своей комнате?
— Ее нет дома, — с запинкой произнесла горничная, но ее слова звучат неубедительно.
Хелен направилась к лестнице на второй этаж.
Мисс Джонсон засеменила за ней.
— Она ушла, говорю вам.
На лестничной площадке она схватила Хелен за плечо.
Хелен брезгливо посмотрела на ее огрубевшую от работы руку, словно это паук.
— Я бы не советовала вам касаться меня. — Несчастная горничная убрала руку. — Фидо! — Она дернула ручку спальни. — Сейчас же открой!
Изнутри ни звука.
— Она в типографии, — с запозданием придумала горничная.
— Фидо, ты не можешь вот так меня бросить! — крикнула Хелен, прижимаясь ртом к двери. — Поверить не могу, чтобы ты смогла написать мне так холодно и рассудочно! Джонсон, вам что, нечего делать?! — раздраженно набросилась она на горничную, но та не двинулась с места. Хелен снова повернулась к двери. — Фидо! Ты обвиняешь меня в том, что я вовлекла тебя в этот скандал, но я в этом не виновата. А как же я? Ведь я теряю все, что мне дорого. У меня отнято все, буквально все!
За дверью тишина, будто там прислушиваются; Хелен знает, что Фидо там, стоит перед окном или сидит, согнувшись на кровати, и хрипло дышит. (Хелен уверена, что если бы она не уделяла столько внимания своим легким, то с ними все было бы в порядке.)
— И ты называешь это дружбой?! — Она возмущена. — Захлопнуть передо мной дверь? Что ж, если ты попрекаешь меня моими словами, я могу сделать то же самое. «До тех пор, пока этот дом принадлежит мне, он и твой дом» — ты сказала мне это два дня назад! — Она ударила кулаком по дубовой двери. Ярость переполняет ее. — Ты — воплощенная честность и порядочность, да? Нет, дорогая моя, ты отъявленная лицемерка! И ты еще смеешь меня судить, хотя, несмотря на твои чопорные манеры, ты сделана из того же теста, что и я, и все наше женское племя. — Уголком глаза Хелен видела горничную и соображала, что можно при ней сказать. — Загляни в свое сердце, Фидо! — Теперь это яростный шепот. — В его скрытую пропасть, в тайны, которые ты ухитрилась похоронить в темноте своим трюком о «забывчивости» — ты можешь заглянуть в него и потом осуждать меня?