Запекшаяся кровь. Этап третий. Остаться в живых
Шрифт:
— Спрячь от нее зеркало, — шепнул, подмигивая, Огонек.
Лиза никого не слышала.
— Ты живой, — тихо прошептала она.
— А куда я от тебя денусь, — постарался улыбнуться Родион.
— В суровых условиях рождается любовь с крепким рассолом, — почему-то глядя в небо, философски произнес Леший.
Очнулась Лиза в госпитале. И тихо спросила:
— Я жива?
— Жива, жива и еще лет сто проживешь, — улыбнулась Клава. — Фельдшер постарался. Помнишь того противного старика? Он за тебя боролся, как за свою дочь. Тебя изолировали в отдельное купе, кроме него никто туда не входил. Лучше любого
— Где мы?
— В Хабаровске. Девчонки дальше поехали, до Владивостока. Это военный госпиталь, тут женских палат нет. Тебя поместили, — Клава хихикнула, — в клизменную. Дня через два встанешь на ноги. Самое страшное позади. Ты бредила, все Алешу звала, бедняжка.
— И что мы будем делать дальше?
— Работать. Паспорта у меня, и комсомольские путевки капитан мне отдал.
Лизу выписали через неделю. Военный врач Полозков очень напоминал фельдшера из поезда. Старенький дяденька в старорежимном пенсне, хмурый, но с очень добрыми глазами.
— В Москву вернетесь? — спросил он, не отрываясь от заполнения медкарты.
— Это еще зачем? — вскинулась Лиза.
— Слабенькая вы. С таким здоровьем в наших условиях долго не живут.
— Я долго проживу, доктор. Сильными не рождаются, сильными становятся.
— Похвально. Если в вас столько романтики, то поезжайте на Колыму. Там климат суровее, но намного интереснее. В Нагаевой бухте строится город, сейчас это поселок под названием Магадан. Руководит Дальстроем очень уважаемый мною человек — Берзин. Если уж он строит город, то это будет самый красивый город на Востоке.
— Далеко это?
— Порядком. Суток пять ходу из Ванинского порта. Сейчас там этап комплектуется. Много добровольцев, в том числе девушек.
— Нас возьмут?
— Могу позвонить в райком, получите направление.
— Позвоните. Мы согласны.
— Вот и ладушки. Только помните, без капризов. Из Хабаровска в Москву уехать нелегко, а из Магадана невозможно. Билет в один конец.
— Оставьте вы эту Москву в покое, не нужна она нам.
— Характер есть, значит, и силы появятся.
Так для Лизы открылась дорога на Колыму, где ей предстояло прожить двенадцать лёт. Старик был прав. Магадан вырос из поселка в прекрасный город, а Колыма превратилась в одну кошмарную зону. При Берзине не было колючей проволоки и вертухаев с овчарками. Заключенные имели деньги, ходили в магазины, могли покупать продукты, сладости, табак. О цинге никто тогда и не слышал.
Порыв энтузиазма быстро остыл. Лиза черствела. Через год она сошлась с человеком вдвое старше себя. О любви речи не шло. Она сочла его порядочным и честным, если эти определения уместны в местах, где намеренно истреблялся русский народ. Одиннадцать лет прожила с Харитоном Челдановым, и прожила бы с ним до конца жизни, если бы не приказ генерала Белограя.
Лизе доверили отобрать десять здоровых мужчин для определенной работы. Какой, Лиза не знала. Муж намекнул: «Им повезло, они могут спастись!» Она поверила и принялась за дело. Ей хотелось спасти самых достойных, и она получила такую возможность. Картотека занимала две комнаты в штабе, не считая личной картотеки мужа, где хранились сведения об «особом контингенте», как называл этих людей Челданов. В задании имелась одна странность. Отобранные Лизой люди должны быть непохожими друг на друга. Если оба идут по пятьдесят восьмой статье, то один должен быть троцкистом, второй правым уклонистом. Из уголовников можно взять убийцу и карманника. Такая компания никогда не сядет за общий стол, один будет презирать другого. И всем необходимо здоровье и выносливость.
Лизе нравилось, что она
Может, Кострулев вор, но не убийца. Семь лет отсидел. Не успел выйти, как получил второй срок и чалится четвертый год. В лагере получил «добавку» за саботаж. Он не святоша, но хлебнул достаточно, пора ему выйти на свободу, решила Лиза и внесла его в свой список кандидатов.
Ее очень интересовало, какие могут быть дополнительные материалы на Кострулева. Муж имел право затребовать любое дело на любого заключенного из любой точки Советского Союза, а судебные архивы с радостью избавлялись от лишней пыли.
Тем же вечером Лиза поехала на «дачу», так она называла дом, где они жили летом. Пришлось брать в руки лопату и прочищать себе дорогу, участок завалило снегом на метр. Дома не запирались, грабителей на Колыме не водилось. Смешно звучит, но так оно и было.
Лиза растопила печь и спустилась в подвал. Сырой, спертый воздух, папки с документами покрылись инеем, рассол в бочках затянут льдом. Раньше июля они сюда не переезжали, в таком виде свой дом она видела впервые. Стеллажи с папками уходили под потолок и тянулись вдоль двух стен. Картотека имела непонятный ей порядок, папки стояли по индексам, а не алфавиту. Должен быть регистрационный журнал, но где его искать?
Лиза не собиралась сдаваться, не в ее это характере. Она начала с верхних полок, где было меньше плесени и инея. Ящик покачнулся под ногами, и она рефлекторно схватилась за папки. Ей удалось вовремя соскочить, но на землю упала груда дел. Не было печали, черти накачали. Пришлось все собирать. Хорошо, что все листы оказались подшитыми и не разлетелись в разные стороны. Поднимая очередное дело, Лиза побледнела. Она увидела фотографию своей матери. По спине пробежала дрожь. На папке стоял индекс Ц-14/12. «Дело 147206. Анна Емельяновна Мазарук». В деле несколько листков. Среди них фотография в размер листа писчей бумаги.
Кто-то сделал фотокопию с доноса. Заявление написано на имя наркома госбезопасности Меркулова Всеволода Николаевича и датировано 43-м годом. От кого — не указано, но Лиза узнала почерк отца. К фотографии была приколота новогодняя открытка, присланная Лизе отцом в 45-м. Он пишет, что у них все в порядке, они с мамой собираются ехать в Иран, где он будет работать в консульстве СССР. Лиза поняла, открытку разыскал Харитон в ее бумагах, она хранила все послания из Москвы. Муж сравнивал почерк и подпись, вот почему ничего не сказал ей. Мерзавец! Стандартный поклеп читала с болью в сердце, на глаза навернулись слезы, но плакать Лиза не умела. На деле стояла резолюция, сделанная красным карандашом «Колыма. Приговор — десять лет. Дата: 43-й год». Из дела ничего неясно. Заключенной не присвоен номер, а значит, на нее не заведена карточка. Так не бывает.