Запев. Повесть о Петре Запорожце
Шрифт:
— На заводских молебнах я еще не был, — сказал Кржижановский. — Интересно посмотреть.
— Успеем и на молебен…
Наступило некоторое потепление. Розовое, будто воспаленное, солнце окрасило небо над крышами неровными отсветами. Но от Финского залива дул стылый ветер.
Снова город заполнили торговые сани: на этот раз — к близкой уже масленице…
На Путиловский они и впрямь вошли беспрепятственно.
На ближних церквах гудели колокола.
Помост для молебна окружен парусиновым шатром. Его поддерживают металлические дуги, к которым
Толпа нетерпеливо ждет. Немало в ней инженеров, мастеров.
Неожиданно раздались голоса:
— Николай Иванович прибыли… Данилевский…
По свидетельству рабочих, знавших Путилова, нынешний директор завода — живое повторение своего знаменитого предшественника. Оба Николаи Ивановичи. Лицом, голосом, фигурой похожи, как родные братья.
Пролетка с Данилевским остановилась неподалеку. Не выходя из нее, директор сдернул с головы отороченную соболями шапку и низко поклонился собравшимся. Голова у него большая и лысая, только на висках остались тронутые сединой клинышки, от которых начинается борода; лоб изрезан глубокими морщинами; под черными крылатыми бровями упрятаны внимательные серые глаза.
Следом отвесил поклон путиловцам худощавый старичок в промасленной одежде. Лнцо у него невыразительное, волосы торчат непрцбранно, нос мясистый.
— Сверловщик с Семянниковского, — объяснил товарищам Петр. — Данилевский у него практиковался в молодости. Прямо с работы привозит.
Директор помог сойти своему рабочему наставнику, подхватил его под руку, и они неспешно двинулись к почетному месту.
Туда же чуть позже прошествовал заводской священник, не старый еще, статный н значительный, в надетой поверх теплой одежды епитрахили. За ним семенили члены церковного совета.
Началось богослужение, долгое, истовое.
Но вот священника сменил на помосте Данилевский.
Первым делом он обратился ко всевышнему с просьбой способствовать заводским делам, не взыскивать строго с тех, кто допустил неумышленные прегрешения. Потом, разохотившись, заговорил о братстве рабочих людей с инженерами и финансистами, о грядущих достижениям этого братства, о рельсах, по которым идут поезда, сделанные здесь, о судах, которые стучатся в разные страны… Под конец директор призвал вносить пожертвования на заводскую церковь, которая скоро будет начата строительством.
Уехал Данилевский на той же пролетке — в обнимку со сверловщиком с Семянниковского завода.
— Вот это агитация, — уже за воротами, когда распалась толпа, сказал Кржижановский. — По-своему убедительная.
— Да уж, не лыком шиты, — согласился Старков. — Когда надо, не брезгуют и дружбой с рабочим человеком. Актеры…
По пути к Огородному переулку он принялся рассказывать Петру о своем кружке:
— Держателя вечерки зовут Борисом Ивановичем. Фамилия Зиновьев. Лет ему, я думаю, девятнадцать-двадцать. Окончил три группы начального училища. Работал на «Новом Адмиралтействе», теперь на Путиловском. Насколько я успел заметить,
Огородный переулок вытянулся по ходу Путиловской железнодорожной линии. Здесь обитают главным образом мастеровые с выучкой — токари и слесари. Чтобы жить среди них, нужны не только деньги, но и авторитетные рекомендации.
— Здесь, — сообщил Старков, направляясь к двухэтажному бревенчатому дому мимо заиндевевшей колодезной будки.
Будку эту Петр хорошо запомнил: в прошлый раз, возвращаясь от Акимова, поскользнулся на присыпанной снежком наледи.
Дверь открыл фасонисто одетый крепыш. Да это же Карамышев — тот самый, что перед рождеством сопровождал Ульяновых, Чеботарева и Петра по Путиловскому заводу!
— Каким случаем? — не сумел скрыть удивления и Карамышев.
— Да вот… зашел объяспить, что такое рефутация, — нашелся Петр. — Прошлый раз как-то не получилось.
— И что же это такое?
— Опровержение.
— А при чем тут… рефутация, если вы тогда просто-напросто хотели от меня отделаться? Чтобы я не ходил за вами.
— Раз не ходил, следовательно, и опровергать нечего.
Рядом с Карамышевым возник высокий, ловко скроенный паренек.
— Получил, Петяша? — улыбнулся он Карамышеву. — Знакомьтесь, — предложил Старков. — Борис Иванович.
Зиновьев понравился Петру. Уж очень хорошее у него лицо: тонкое, правильное, освещенное мыслью. Даже когда он серьезен, на губах теплится улыбка. Вспыхивает она неожиданно, поджигая щеки девичьим румянцем, и так же неожиданно гаснет.
— Теперь вы будете иметь дело с Василием Федоровичем, — сказал Старков, представляя Петра.
— А мне запомнилось другое имя, — вылез Карамышев.
— Привыкайте к этому, — посоветовал ему Петр.
4
В начале февраля Сильвин получил место домашнего учителя в Царском Селе. К Петру он пришел за содействием.
— Выручай, честное слово! Тут совпадение вышло: Гарин предложил мне урок за двадцать рублей в месяц, с обедом и проездными до университета. Не мог же я отказаться? А теперь не знаю, как и сказать об этом Ванееву. Обидчивый он. Подумает еще, что я сбежать решил. Были у нас с ним недоразумения… Так, всякие пустяки. Поговорил бы ты с ним, подготовил. Ол тебя послушает.
— К какому Гарину? — уточнил Петр.
— К тому самому. К писателю. Я ведь рассказывал.
— Первый раз слышу.
— Значит, кому-то другому… Был случай, имели мы несколько встреч в прошлом году. А перед масленицей опять столкнулись. Он и позвал… Ну поговори, что тебе стоит?
Петр рассердился:
— О чем я могу, Миша, говорить, если сам толком ничего не знаю? Ты сядь, но на пожар ведь. Расскажи по порядку.
Рассказывая, Сильвин обычно производит много ненужных движений. Вот и теперь он вдруг ухватил себя за нос, стал мять его, потом чиркнул ладонью о ладонь, бросил руки на колени и заиграл пальцами.