Записи и выписки

Гаспаров Михаил Леонович

И вот среди этого царства бабушек разных эпох стоит собор святого Стефана, ради которого, собственно, я только и выполз из своего жилья. Мне его стало очень жалко. Он высокий, старый, изможденный, и ему очень тесно. Почему большой — об этом в незапамятном детстве, когда меня безуспешно учили немецкому языку, я читал легенду, что его строитель ради этого продал душу дьяволу, но чем это кончилось, я не помню. Почему худой — потому что это поздняя готика, когда все башни похожи на рыбьи кости с торчащими позвонками, а подпружные ребра по бокам судорожно поджаты. Почему изможденный — то ли он в вечном ремонте, то ли порода у него такая, но серые стены цвета вековой пыли у него в больших светлых проплешинах, как на облезающей собаке. Почему

тесно — потому что его вплотную обступили, высотою ему по колено, добротные домики XIX века, такие уютные, что ясно, никто никогда их не снесет, чтобы Стефана можно было хоть увидеть по-человечески. Видно, что за шестьсот лет он оттрудился вконец и хочет только в могилу, а ему говорят: ты памятник архитектурный, тебе рано. Вы человек, бывавший в Европе, и на эти мои чувства могли бы сказать вразумляюще «это везде так», и я бы утешился Но вас поблизости не было.

Это я единственный раз выбрался дальше моего обычного маршрута от жилья до университета, и это было тяжело: я не мог ничего видеть, не стараясь в уме пересказать это словами, и голова работала до перегрева, как будто из зрительной пряжи сучила словесную нитку. Мне предлагали поводить меня по Вене, но я жалобно отвечал: «Я слишком дискурсивный человек». На обратном же пути от Стефана стоял дом серым кубом образца 1930 г., на квадратном фасаде цвет[238]ные гнутые нимфы образца 1910 г., а между ними надпись: здесь жил Бетховен, годы такие-то, опусы такие-то.

Ежедневный же мой путь до университета — 20 минут, из них 15 минут вдоль каменного барака в два этажа, где был монастырь (на воротах — «MDCXCVII»), потом госпиталь (за воротами скульптура белого врача в зеленом садике), а теперь его передалбливают под новый корпус университета. Это по одной стороне улицы, а по другой пиццерия, фризюрня, турбюро до Австралии и Туниса, киндер-бутик, музыкальные инструменты с электрогитарами в витрине, ковры, городской суд, японский ресторан, книжный магазин (в витрине «Наш беби» и «Турецкая кухня»), церковь с луковичными куполами под названием «у белых испанцев», где отпевали Бетховена, автомобильные детали, еще ковры, Макдоналдс, антикварня с золотыми канделябрами и бахаистский информцентр (это, насколько я знаю, такая современная синтетическая религия, вроде эсперанто). Сократ в таких случаях говорил «Как много на свете вещей, которые нам не нужны!», а у меня скорее получается: «как много вещей, которым я не нужен». В конце же пути, напротив университета, перед еще одной двухкостлявой готической церковью, зеленый сквер имени Зигмунда Фрейда и среди него серый камень буквы пси и альфа и надпись: «Голос разума негромок».

Мы с Вами плохо ориентируемся на местности, мне здесь рассказали страшную историю о том, как это опасно. Когда Гитлер был безработным малярным учеником, ему повезло добыть рекомендательное письмо к главному художнику Венского театра (дом в квартал, весь вспученный крылатыми всадниками и трубящими ангелами), но он заблудился в коридорах этой громады, попал не туда, его выставили, и вместо работы по специальности ему пришлось делать мировую историю.

Я всю жизнь сомневался, что такая вещь, как австрийская литература, существует в большей степени, чем саксонская или гессенская литература; но мне объяснили: да, особенно теперь, после немецкой оккупации, это все равно как Польша почувствовала себя инопородной России только после ста лет русской власти. Говорят, даже обсуждали в правительстве, не снести ли совместный памятник австрийским и немецким солдатам, павшим в I мировую войну, как недостаточно патриотичный; но решили не сносить, а только прикрыть большим-пребольшим колпаком Я пришел в восторг и, увидев на дальнем краю Фрейд сквера странный бурый конус в цветных разводах, подумал, может быть, это тоже колпак на чем-нибудь. Но мне сказали: к сожалению, нет, это памятник в честь мировой экологии

В той австрийской литературе, которую я считал несуществующей,

был такой лютый сатирик-экспрессионист Карл Краус, тридцать лет служивший для Германии Свифтом и Щедриным, вместе взятыми; это он сказал: «Господи, прости им, ибо они ведают, что творят». В магазине, где я купил полезную книгу, справочник мотивов мировой литературы, ее упаковали в сумку, на которой красным по черному было написано: «Если колеблешься между двумя путями — выбирай правильный. Карл Краус». Позвольте же этими ободряющими нас словами закончить мое затянувшееся письмо.

Единосущие Галятовский объяснял единость двух единств Христа: может ведь человек быть одновременно и философом и ритором! У зулусов быть одновременно человеком и пауком так же есте[239]ственно, как у нас быть семьянином, гражданином, блондином, химиком, спортсменом и мерзавцем. См. ЛИЧНОСТЬ КАК ТОЧКА ПЕРЕСЕЧЕНИЯ.

Евгеника — это наш нравственный долг перед домашними животными.

Евхаристия Читатель приобщается автору, как при евхаристии — богу: поглотив его частицу. Но при евхаристии причастник обычно никогда не воображает, будто съел всего бога, а при чтении — к сожалению, почти всегда.

Ефа мера емкости, вмещающая 432 яйца. «И там сидела одна женщина посреди ефы», Зах. 5, 7.

Египет Блок не мог есть при чужих, как Геродотовы египтяне (восп. Павлович, 484). И был коротконог, как патагонцы: сидя казался выше, чем стоя (восп. Н. Чуковского). То же самое вспоминал Н. Альтман о Ленине.

Египет В. Рогов дописывал 15 стихотворений Брюсова, как тот — «Египетские ночи», а Жанна Матвеевна авторизовала.

Если Самое выразительное возражение на мою давнюю заметку о Бахтине было: «Если бы вы с ним были знакомы, вы бы так не написали». Да, и если бы я был знаком с Лермонтовым или Софоклом — тоже писал бы о них иначе; так не лучше ли писать о современниках, как о Лермонтове и Софокле, чем наоборот? Моя беда, что я не смог войти в него с парадного экзистенциалистского (или как его называть?) входа и шел с черного социологического. Но кто вывешивал (и не перевешивал ли?) эти вывески над входами?

Еще «Постоянно прибавляйте «уже» и «еще»». — Брехт.

Жизнь Жить тихо — от людей лихо, жить моторно — от людей укорно. (Посл., изд. Симони, 102).

Уж ты торна, маторна моя, Фигурна, мигурна моя, Пришпахтирна, натуральненькая. (Соболевский, ГУ, 185–186)

Жизнь Сталинградский солдат сказал корреспонденту: «Жить нельзя, но находиться можно» (М. Соболь).

Жизнь Родился мал, рос глуп, вырос пьян, помер стар, ничего не знаю (отзыв запорожца на том свете; ответ: «Иди, душа, в рай»). — Даль. [240]

«Жизнь ушла на то, чтоб жизнь прожить» (из письма С).

Жизнь и смерть Рожков с Покровским ехали в трамвае на съезд Советов и, трясясь у подвесных ремней, переругивались: Рожков кричал: «Все вы скоро будете покойниками!» — а Покровский: «А покойники часто и бывают победителями!» (Восп. П. о Р.)

«Жить не хочется, а умирать боюсь» (Гончаров, ЛН 22/24, 408): вариация «Крестьянина и смерти».

«Жить не хочется, вот и все», — повтори эти слова быстро 30 раз, они автоматизируются, и станет легче.

«Жадность к печали к у Чеботаревской стала патологической» (Н. Оцуп).

Жена «Не позадачило с женой жить, не стал ее скорбить, взял да и ушел от нее» (РГАЛИ, записи В. В. Переплетчикова).

Жена Кн. Шаликова, жена Каткова, была глупа и дурна. Тютчев сказал: «Que voulez-vous, он хотел посадить свой ум на диету» (Феокт., 87).