Записки артиста
Шрифт:
Я горжусь знакомством с Александром Николаевичем Вертинским. Я влюблен в его дар, в его уникальное искусство. Знакомство наше состоялось случайно, по пословице: «Не бывать бы счастью, да несчастье помогло».
…Летим в одном самолете из Москвы в Адлер на съемки в разных фильмах. Из-за непогоды в Адлере – внезапная посадка в Ростове-на-Дону. Вечер, вылет нашего самолета задерживается до утра. Слоняясь по зданию аэропорта, разговорились.
С ночлегом складывалось все благополучно, хуже оказалось с деньгами: и у Вертинского, и у меня бренчала какая-то
Говорю Вертинскому:
– Александр Николаевич, у меня в Ростове знакомые. Я возьму машину, «слетаю» в город, быстренько достану денег и вернусь. А вы пока можете заказать ужин в ресторане. Все будет в порядке.
– Хорошо, – соглашается Вертинский, – а по прибытии в Адлер, как только получим жалованье, рассчитаемся. – И записал мои координаты.
Я выскакиваю на улицу, ловлю такси, еду в город. Никаких знакомых, конечно же, у меня в Ростове не было, но на руке были хорошие часы «Москва». Цена им четыреста рублей (в старых деньгах), если бы я их продал даже за триста – что я и задумал, – нам вполне бы хватило и на ночлег, и на ресторан.
Пока доехал до центра, на счетчике уже отстучало семьдесят рублей.
Обращаюсь к милиционеру:
– Где здесь можно продать часы?
– А сегодня скупка не работает – воскресенье.
– Что же мне делать?
– Здесь недалеко часовой мастер живет, – продолжает милиционер. – Зайдите к нему домой. Может, он у вас купит.
Рассказал, как найти этого мастера. Быстро нашел квартиру, звоню. Мастер, к счастью, дома. Рассказываю ему все, как есть: про посадку, про Адлер, про съемки, о Вертинском.
– Боже мой! Как я его люблю! – кричит мастер. – Но могу дать максимум двести рублей. Больше никак!
Уговариваю – ни в какую. Делать нечего, беру деньги. Хватило их только на то, чтобы расплатиться за такси и за ночлег.
Нашел Александра Николаевича в ресторане. Сидит, ждет. Хорошо ждет: «Рябиновая на коньяке», всевозможная закуска, вплоть до икры. Я холодею. Чем платить? Но вида не показываю, держусь бодрячком.
– Александр Николаевич, все прекрасно. Чокнулись, выпили, закусили.
– Прошу прощения, – говорю я, – одну минуточку. Иду на кухню и спрашиваю:
– Кто обслуживает Вертинского?
Подошла молодая девушка. Все ей рассказал. Отдал паспорт, она мне свой адрес, я ей свой. Договорились: как только прилечу в Адлер, тотчас вышлю ей деньги, а она – мой паспорт.
– Только Вертинскому ничего не говорите! – попросил я ее. На том и разошлись. Я вернулся за столик, сказал, что рассчитался с официанткой. Поужинали, пошли спать.
Нам дали комнату на двоих – при сложившихся обстоятельствах, можно сказать, повезло.
Рано утром меня разбудил Александр Николаевич. Он был уже одет – явно встал намного раньше! Было немного неловко оттого, что заспался дольше старшего товарища. Оделся быстро – и на самолет. Улетели. В Адлере Александра Николаевича встречал директор его картины, меня – моей. Мы поблагодарили
Снимался я в поселке Псоу под Адлером. Проходит день – денег не платят. Не платят и на второй, третий, четвертый. Прошла неделя. Влез в долги. На мои вопросы к администрации, когда зарплата будет выдана, один ответ: денег нет. Наконец на девятый день, ехидно улыбаясь, подходит директор:
– Иди к бухгалтеру, получай.
В бухгалтерии, помимо зарплаты, мне вручили коробку из-под зефира, перевязанную голубой лентой.
В коробке – мой паспорт, новые часы «Москва» и записка от Александра Николаевича. Передаю смысл написанного, так как дословно не помню.
«Молодой коллега! Вы наивны. Надо было продать мои: у них браслет золотой!»
Теперь-то я понял, почему Вертинский в то утро, пока я спал, бодрствовал и был одет. Он, конечно, заподозрил что-то в ресторане, а утром тайком все выяснил у болтливой официантки.
И мой паспорт был выслан не мне, а ему. Много лет спустя – Александра Николаевича уже не было в живых – я рассказал о нашем приключении его супруге.
Она рассмеялась и сказала:
– Он никогда не носил никаких часов!
Пока летели из Ростова в Адлер, многое узнал из удивительно интересной жизни великого мастера. Спрашиваю Вертинского:
– Александр Николаевич, были времена, вы выступали в цирке в костюме Пьеро. Болтают, что вы были подвержены наркомании, что-то нюхали или курили, пили нечто «потустороннее». Это правда?
– Никогда я не был наркоманом, никогда ничего такого не нюхал и не пил. А вот у женщин успехом пользовался. И это было моей наркоманией. Правда, один раз я потерпел фиаско: у меня, как говорят, отбили красотку. Был 1918 год, белогвардейский Киев, Крещатик. А кто ее отбил, я узнал через некоторое время, увидев ее в компании этого человека – моего соперника. Ну его к черту. И вспоминать-то о нем не хочу. Но вот, отбил…
– Александр Николаевич, ваш рассказ совершенно теряет смысл, если я не узнаю, кто это? Что за человек ва-ам (!) нанес такой удар? Причем единственный раз в жизни…
– Ну хорошо, я вам скажу. Это был генерал Шкуро.
Несмотря на чуть ли не всемирную популярность, Вертинский в тяжелые дни Отечественной войны вернулся на Родину после долгой эмиграции. Это говорит о многом! Рассказывают, что по возвращении в Москву был организован общественный просмотр его концерта. В зале – яблоку негде упасть. Половина зала – театральные и официальные деятели. Третий звонок. Торжественная тишина. Медленно открывается занавес. Пауза… Никого… Затем величественно выплывает из-за кулис фигура Александра Николаевича. Бледное лицо, висящие, как плети, длинные выразительные руки. Он доходит почти до рампы, осматривает зал. И вдруг опускается на колени. Слышен гулкий удар их по деревянному полу сцены. Вертинский произносит: