Записки белого кирасира

Мейер Ю. К.

Что же касается охоты, то мой отец и я оказались просто в привилегированном положении. Как я уже сказал, мой отец служил в Удельном округе в Самаре. Округ состоял, насколько помню, из 23 больших имений общей площадью чуть ли не в 100 000 десятин. Они были расположены в лесистых частях Самарской, Симбирской и Уфимской губерний, и служащие Удельного Ведомства пользовались неограниченным правом охоты. Начальник округа приглашал на волчьи облавы, на лося, на глухариный ток губернатора, предводителя дворянства и других видных людей губернии. Но на эти охоты отец меня не брал, зато я был полон его рассказами. Все это кончилось в 1917 году, и мой охотничий опыт оказался ограниченным, я думаю, только пятью годами. На настоящую охоту я попал в первый раз, когда мне было 14 лет.

Свой рассказ я начну с того, что мне под самый конец помещичьей эры пришлось пережить великое волнение — участие в охоте с борзыми. Еще при моем деде у нас в имении была псарня за телятником, около осиновой рощи. При мне осталась только одна свора, состоящая из двух кобелей Аскольда и Карая и муругой суки Вьюги. К тому времени в средних и восточных

уездах Орловской губернии ни о какой настоящей охоте с борзыми не могло быть и речи. В лучшем случае наездкой по полям можно было поднять из небольшого лога несчастного зайчишку. Возможно, что в западных уездах — Брянском, Карачаевском, Трубчевском, Севском — еще сохранились большие лесные пространства и там можно было найти красного зверя. Из больших охот в этой полосе сохранилась лишь охота Великого Князя Николая Николаевича в имении Першино. И я помню, с какой гордостью мой товарищ по лицею Алеша Сталь фон Гольштейн рассказывал, как он в Першине затравил зайца. Бедный Алексей! Он был первым умершим из нашего курса. У него слишком поздно определили аппендицит, и он скончался через несколько месяцев после своего охотничьего подвига.

Итак, осенью на орловских полях мои выезды с собаками кончались, за редчайшими случаями, безуспешно. Другое дело было в Самарской губернии. Там было раздолье. У отца были хорошие отношения с Аржановым, к сожалению, не помню его имени и отчества. Он был купцом, землевладельцем, одним из членов нарождавшейся мощной русской буржуазии. Он владел примерно 100 тысячами десятин, был коммерции советником; этим званием был награжден за то, что выстроил на свои средства большую современную больницу Красного Креста в Самаре, обошедшуюся ему в 600 000 рублей. Аржанов был страстным борзятником. В 1911 году отец и дядя Леонид привезли осенью из имения нашу свору. Привез ее по железной дороге наш второй кучер старик Сергей. Как сейчас помню его, стоящего в тулупе в кухне нашей городской квартиры с тремя громадными собаками. Поселили его с собаками в громадном доме Аржанова. Отец обещал взять меня на охоту. Я думал, что в лучшем случае буду скакать при травле, не имея собак, но неожиданно дядя Леонид предложил тянуть жребии — кому быть с нашими собаками. Отец согласился. Им было легко, они все равно получили бы по своре аржановских собак, как было при прежних облавах. Судьба была ко мне благосклонна, жребий пал на меня. Не буду растягивать рассказ излишними подробностями. Утром в имении Аржанова, куда мы приехали накануне, я умирал от волнения. Ночью не спал, боясь, что будет мороз, и тогда нельзя будет травить. Дело в том, что у борзых очень нежные ноги, и при скачке по замерзшим комкам пахоты или жнивья они так ушибаются, что останавливаются и могут сильно покалечиться. Но день выдался тихий, серый. Для меня выбрали крупного гнедого мерина. При травле лучше сидеть в казачьем седле с передней и задней лукой, чем на английском седле. При скачке по пересеченной местности по пахотному полю чувствуешь себя тверже в стременах. Медленно едем шагом к лесному острову. Охотников шестеро: Аржанов, мой отец, дядя, я и двое друзей Аржанова. Собаки, опустив головы, идут рядом с лошадьми. За нами группа человек в двадцать крестьян-загонщиков. Разъезжаемся по назначенным местам вдоль опушки леса. Становлюсь за высокие кусты, скрывающие меня и лошадь, с открытым видом вперед и через ветки вбок, вдоль опушки. Теперь придется долго ждать, пока облава зайдет за остров и медленно, стуча палками по стволам и покрикивая, начнет его пересекать.

Я — мальчишка. Но это уже врожденное — я во власти природы родной земли. Передо мной унылое серое поле, бесконечный поднятый пар, дальше луг, уходящий в низину, потом взволок и желтовато-бурое жнивье. В светлой мути на горизонте верстах в двух контуры более темного серого лиственного острова. Глубокая тишина, воздух сырой и вместе с тем какой-то благостный. Нет ярких красок, и эта скромная тихая природа, великая по своей бескрайности, хватает за душу как что-то неотторжимое, с чем с детства сросся и что до конца жизни будет стоять перед глазами; и мысль — отсюда ты вышел и сюда должен уйти.

Собаки лежат и спят, мерин тоже опустил голову, попробовал дотянуться до листа кустарника и раздумал. Но вот тишина начинает прерываться отдельными криками и стуком палок. Облава идет. Все во мне дрожит от ожидания, я до боли смотрю через ветви вдоль опушки — что пошевелится, что появится. Тут повторяется то, о чем часто говорят борзятники. Зверя чуют и видят первыми сплошь и рядом не охотники и не собаки, а лошади. Вдруг как электрическая искра пробежала по моему гнедому. Он стремительно поднял голову, повернул ее в сторону, поднял уши и присел на задние ноги. Я смотрю в указанном им направлении. Примерно в двухстах саженях от меня за кустом стоит волк, по размерам прибылой. Стоит и думает. Лишь бы не ушел обратно, чтобы прорваться через облаву! Слава Богу, собаки лежат и не чуют его. Медленно, опустив полено хвоста между ног и наклонив голову, как бы нюхая землю, волк переходит в галоп, отделяясь от опушки и беря направление на остров на горизонте. Тут уж я не могу сдержать гнедого. Он рвет повод, пляшет на задних ногах, рвет трензель, мотая головой. Собаки вскочили, и вот наступает один из самых увлекательных моментов. Они увидали волка, и вы можете вылететь из седла, если вовремя не выпустите намотанный на левую ладонь конец ременной своры. Другой конец ее у вас через плечо, и она продета через металлические кольца на ошейниках собак. И если вы сразу не отпустите конца из руки, они так рванут вас, что можно вылететь из седла. Собаки увидали и пошли. Нет смысла кричать им «ату». Гнедой тоже участвует в скачке, и вы присутствуете при замечательной картине. Как природа могла создать такой идеальный подвижный механизм! Смотрите на эту мощную стальную пружину собачьего спинного хребта. Как

она круто сгибается, сводя передние и задние ноги борзой, и потом, с неимоверной силой расправляясь, кидает корпус собаки на сажени вперед. Ритмическое движение таких трех пружин впереди наполняет вас не только восторгом, но прямо благоговением перед гением природы. Первой к волку спеет более легкая Вьюга. Она идет ему в хвост и берет его за гачи. Волк на полном скаку круто поворачивается в воздухе, и Вьюга с визгом отлетает от его открытой пасти. Но для волка это гибель: Вьюга сорвала его с темпа и он потерял несколько долей секунды. Теперь Аскольд, шедший в хвост волку, вдруг начинает склоняться влево и выходить на высоту волка. Стальная пружина спины работает все сильнее, круче и чаще. Вот зверь и собака на одной высоте, голова в голову. И тут наступает момент, который охватывает охотника ужасом восторга. Аскольд вдруг меняет направление и гигантским прыжком берет волка по месту, то есть за загривок за ушами. Хватка мертвая, зверь и собака летят несколько раз через голову, пока не замирают на земле. Две другие уже тут, навалились на волка, держа его зубами.

Мое описание похоже на фильм замедленной проекции. На самом деле все происходит гораздо быстрее, чем я описываю. Гнедой сразу же домчал меня до зверя и собак, лежащих на земле, и, даже осев на зад, остановился. Он знает, что должен делать охотник. Полагается прямо с седла падать на волка и собак. Доезжачие делают это в полушубках. Я же скромно соскакиваю на ноги, спешно вытаскивая из кармана струнку. Это деревянная палочка с прикрепленным ремешком. Ее надо вставить в пасть волка и замотать его чипец ремнем. Это мне к великой моей гордости и удается. Дальше я вяжу задние ноги волка. Беда с мертвой хваткой волкодавов. У них бывает судорога челюстных мускулов, и вы не можете разжать их челюсти. Приходится пользоваться ручкой арапника, а вместе с тем боишься повредить им зубы и пасть. Характерно, что собаки, лошадь и охотник работают в унисон. Несмотря на горячку скачки, лошадь никуда не уходит и стоит рядом как вкопанная.

В этой травле мне повезло. Волк вышел близко ко мне, и мой сосед дядя Леонид был слишком далеко, и хотя он и пустил собак, они все же не смогли достать нас. Моя роль счастливца кончается. Доезжачий вяжет передние ноги волку и вскидывает его к себе на седло. Хочу отметить разную судьбу зверей при охоте с борзыми. Бедные зайцы обыкновенно гибнут сами от разрыва сердца в последнем отчаянном прыжке. Лисицу борзые разрывают в один момент, а волкам полагается оставаться живыми. У Аржанова их держали в больших клетках и через некоторое время выпускали. Я помню только один случай, когда на самарском ипподроме уже зимой устроили садки, то есть выпускали волка и опять травили.

Так я стал не только свидетелем, но и участником забавы русских помещиков прошлого столетия, описанной нашими писателями и реально изображенной в картинах Соколова.

Может быть, цинично говорить об охоте как о поэтическом переживании, но, например, вальдшнепиная тяга всегда вызывает воспоминания о прелести начинающейся весны. Апрель месяц, лес серый, бурый, стволы голые, на земле прелый лист, в логах и оврагах еще лежит снег, кромка которого как крупитчатый сахар, и медленно и тихо журчат из нее тоненькие ручейки. Над перекрестками просек светлое голубое небо, а сквозь стволы розовато-золотой отблеск умирающего заката. Стоишь в этой тишине, навострив слух, и вдруг слышишь с замиранием сердца ожидаемое «хор-хор-хор». Надо немедленно вскидывать ружье в направлении звука: судьбу выстрела решает доля секунды, целиться невозможно, стреляешь навскидку из двадцатки (калибр) мелкой дробью, бекасинником. Вальдшнеп молнией проносится над просекой, лучше если по косой.

Стрельба трудная, не так уж часто он валится под деревья маленькой и жалкой грудкой перьев.

Вот еще поэтическая охота — на селезней с кряквой. Обстановка совсем другая: полдень, май, тепло, даже жарко. Волга разлилась широко. У села Екатериновки, что на южном конце Самарской луки, поймы залиты на 20 верст в ширину. От суши между полноводными ериками остались только островки. На берегу строим примитивный шалаш из ветвей ивы со свежими зелеными листиками. Главное укрытие сверху. На колышек у берега за ногу привязываем серую крякву. Она плавает по кругу и радостно крякает. Селезень слышит этот любовный зов издалека. И в этой охоте нельзя пропустить решающий и очень короткий момент, тем более трудный, что приходится стрелять, сидя с поджатыми ногами. Никогда не знаешь, когда и с какой стороны как молния подлетит селезень — сзади, спереди, сбоку, и вдруг он со всего разбега повисает в 20–30 саженях над кряквой. Если уловить точно этот момент, то сама стрельба нетрудная, по почти неподвижной цели. Но уже в следующую секунду селезень камнем падает на утку, и тогда стрелять уже поздно.

Обыкновенно мы совмещали эту охоту с лучением рыбы поздним вечером, в полной темноте. Вот старая, вся черная, просмоленная лодка, на носу ее ставим ацетиленовый фонарь. Это уже прогресс. Крестьяне на железном листе на носу лодки вместо фонаря разводили яркий костер из сухих веток. На корме попутчик медленно толкает лодку в мелком ерике шестом, без всплеска погружая его в воду, а вы впереди сразу за фонарем, с острогой в руке. Она на короткой рукояти в метр или полтора, железная, с тремя или четырьмя зубами. Фонарь освещает тихую воду у берега. Она чистая, и сквозь нее видно песчаное дно. Охота главным образом за щуками, которые спят у берега и обычно не реагируют на свет фонаря или он их гипнотизирует, появляясь неожиданно. Бить надо под углом и ниже рыбы, учитывая преломление света у поверхности воды. Все зависит от счастья. Можно так проплавать и три часа, не найдя рыбы, а иногда повезет сразу. Обидно только, что острога разрывает рыбу, особенно маленькую. Но само скольжение по темной воде вдоль черных берегов с кустами, стоящими стеной, под звездным небом, если повернуться спиной к фонарю, рождает в вас впечатление полного слияния с природой.