Записки бизнесюка
Шрифт:
«Начнёшь изучать фамильные портреты, да и уверуешь в переселение душ: он, оказывается, тоже Баскервиль!» (© Артур Конан Дойль).
Рабство омерзительно. Но при разумно организованном рабстве или крепостном праве люди жили веками; даже могли быть счастливы и добиваться успеха. Взять тот же брак Анны Дементьевны: тут не только любовь-морковь, но и деньги. Помещикам Лыковым за счастье крепостной платить пришлось, жениха её выкупая. А запретить ничего не стоило. Но умные баре думали на перспективу. Через 2–3 года парень закончит обучение, а свой кузнец серьёзно повышает феодальную ренту. Он не корзина; изделия не надо везти продавать в город, где ещё купят ли. Кузнец работает по заказу; деньги к нему сами приходят, живым серебром.
Ещё пара интересных фактов. В Древнем Вавилоне, а затем в Риме (но не в Египте) рабочий день раба по закону был ограничен 12-ю часами. Ты, приятель, вчера сколько работал? 18 часов? Ну-ну. В Риме рабам запрещалось работать в праздники. Что вызывало неудобства. В городе имелось такси. Шикарные лимузины представляли собой паланкин с шестёркой, а то и восьмёркой рабов по бокам. Были и частники: запряжённые лошадьми или мулами повозки на двух человек. Лимузины, как и сейчас, держали не для коммерции, а для престижа. Частный извоз
Надо сказать, что Рим — не расцвет рабовладения, как многие думают. Это закат, а расцвет — Вавилон. Только там додумались, как решить проблему самодура-хозяина не административно, а институционально. Всё гениальное просто: через механизм долгового рабства. Вавилоняне были большими законниками: раб мог свидетельствовать в суде. Правда, голос свободного был весомее: по различным преступлениям от двух до десяти раз. В частности, лишь согласованные показания десяти рабов могли обвинить свободного в самом страшном преступлении: святотатстве. Но в имущественном праве голоса рабов и свободных были равны. Имущество раба, скажем, мастерская, хозяину не принадлежало. В результате немало рабов стало богаче хозяев. Особенно это касалось тех, кому рабы доставались по наследству. Но большинство самодуров именно они. Как и во все времена, древневавилонские мальчики-мажоры хозяйством заниматься не хотели, а желали кутить на отцово наследство. В долгах как в шелках, благо шёлк из Китая в Вавилоне был. У кого одолжить, как не у собственного богатого раба? Он хотя бы среди приятелей-мажоров не растреплет. Юнцы были много должны своим рабам. Имелись документы: долговые расписки на глине, поскольку бумага (папирус из Египта) была дорога. Но печати самые настоящие, нисколько не изменившиеся с тех пор, как вавилоняне их изобрели. Когда просроченных расписок накапливалось много, умный раб подавал на хозяина в суд. Закон суров: неплательщика брали под белы ручки и отдавали во временное (от года) рабство… собственному рабу. А тот уже ждал, плёточкой помахивая. Ведь ремесленник из мажора никакой, его гонять и гонять. После введения практики перекрёстного рабства случаи открытого самодурства среди вавилонских рабовладельцев резко пошли на убыль.
Иное дело рабы государственные, то есть колхозные, ничьи. Этим людям можно только посочувствовать. Их никто никогда не берёг, хоть в Вавилоне, хоть в сталинском ГУЛАГе. Наоборот, верхушке многоразличных ГУЛАГов, запятнавших собой историю, массовая гибель государственных рабов-заключённых политически выгодна. Например, под предлогом нехватки рабочих рук на государственные проекты можно убедить царя начать новую войну и распечатать казну для военных расходов и заказов, которые всегда частные. А среднее и низшее звено (такие же рабы, только десятники, бригадиры, повара) управляющих любым ГУЛАГом непременно будет воровать. Потому что воровство безнаказанно: а кто на них пожалуется — раб? В каменоломне или на лесоповале суда нет, а почта контролируется администрацией каторги. При этом государство, коллективный рабовладелец, тоже заботится о своих рабах: пайка всегда такова, чтобы раб не помер с голоду и мог работать. Больше-то зачем? Но цепочка управляющих отщипывает от пайки столько, что до доходяги в каменоломне добирается едва ли осьмушка положенного. Почитай, приятель, Солженицына, а особенно Шаламова, там подробно рассказано, как эта мерзость творится. И всегда творилась: когда в Вавилоне юных бездельников волокли в долговое рабство к их разбогатевшим рабам, в местном ГУЛАГе вскрылись огромные хищения социалистической собственности. Каторжан намеренно морили голодом, чтобы годами получать на погибших пищевое и вещевое довольствие. Отчёты подделывались, ревизоры подкупались, а ирригационные каналы не расчищались, заиливались и зарастали травой. Царь был в ярости: многих вельмож казнил на месте, другие пополнили ряды рабов, но долго не прожили. Даже мудрые цари Вавилона вкупе со жрецами и магами не придумали, как избежать массового воровства и злоупотреблений в государственно-рабовладельческом хозяйстве. В любой экономической системе есть Ахиллесова пята: то, что в рамках данной системы не лечится. В рыночной экономике это, как уже говорилось, инсайд. В социалистической экономике — невозможность тотального планирования. А в экономике крепостной или рабовладельческой — участь государственных рабов. Книги и фильмы, демонстрирующие бесчеловечные условия труда, показывают именно каторжан, заключённых, государственных рабов. Им всегда плохо. Они восставали, восстают[70] и будут восставать. Ещё бы!
Немудрено, что чуть ли не единственное восстание рабов, увенчавшееся успехом, восстание краснобровых, случилось в 17–25 гг. н. э. в Китае, где в то время почти не было товарных частных рабовладельческих хозяйств. Благодарить нужно императора Ван Мана (династия ранний Хань), обосновавшего ссылками на Конфуция исключительное право государства на владение душами. Восставшие отблагодарили: обезглавили, тело разрезали на сто кусков и сожгли, причём, не ясно, до или после экзекуции. Однако, победители не нашли, да и не могли найти, ничего лучше, как основать новую династию (поздний Хань, император Лю Сю, тронное имя Гуан-У-Ди), заново учредить Шесть ведомств и местный ГУЛАГ. Рабовладение сохранилось, но частными хозяевами стали победители. Китай это укрепило, но через два века кончилось плохо: сепаратизмом и распадом страны.[71] Все остальные восстания рабов и крепостных проваливались по одной и той же схеме: пока орда бунтовщиков ходила там, где держали государственных рабов, её мощь росла. Но как только она с целью грабежа вступала в области с крепким частно-рабовладельческим хозяйством, её силы начинали таять. Уже Спартак в 72 г. до н. э. был немало удивлён, что рабы в парцеллах, в отличие от государственных гладиаторов и рабов, не спешат к нему присоединяться, оставаясь нейтральными. А то и оказывали ожесточенное сопротивление, защищая имущество своих сбежавших в Рим хозяев. Рабы начинали убивать восставших рабов! Этого никогда не покажет нам искусство,
Оба доморощенных героя-освободителя — Степан Разин и Емельян Пугачёв — погибли по той же схеме. Разин был человек серьёзный. Сам рабовладелец и работорговец (крепостные лихому атаману были не нужны), он восстал не против крепостничества. Это был мятеж против власти, запретившей ему грабить иранский берег Каспия. Резоны царя Алексея Михайловича понятны: грозила война с Турцией. В 1529-ом турки осаждали Вену и лишь случай спас город. В 1660-х Порта была уже не та, но исход противостояния был далеко не однозначен. Иран (Персия) нужен был России как союзник по принципу: «враг моего врага — мой друг». Но и Разина можно понять: вся его жизнь — это походы «за зипунами», персидская княжна «в набегавшую волну» (якобы дочь шахского адмирала Мамед-хана, чей флот в 50 судов Разин разбил весной 1669-го южнее Баку). Разбой длил-ся много лет при поддержке и молчаливом одобрении России. И вдруг далёкий белый московский царь переменил геополитику. Конечно, Разин царю присягал, чтобы отстал и не преследовал во время зимовок. Но не до такой же степени! Несколько лет Разин лавировал; открытый бунт случился в 1667-ом. Осенью 1668- го Разин попытался перейти в персидское подданство. Под беспрецедентным давлением Москвы (было отправлено специальное посольство) шах отказал. Казалось бы, зачем? Буйная ватага уходит, пусть теперь у шаха голова болит. Но Разин попал в жернова. Политический баланс был хрупок; его дружина могла стать гирькой, качнувшей весы. Весомой, надо сказать: ядро из 2,5 тысяч отчаянных головорезов за счёт жаждущего добычи сброда выросло до 10, на пике до 12 тысяч человек. Оставив на этих рыцарей охрану северных границ по Каспию, шах мог развернуть войска против Порты. Но султан тоже не дурак, и понимал, что цели взять Стамбул шах не преследует. Немного уступив, с ним можно и помириться. Случись так, Россия осталась бы без союзников в лобовом противостоянии с Портой. Опасно! Потому и отговаривали русские спецпредставители шаха принимать Разина. И отговорили.
После этого деваться Разину стало некуда. Он пытался лавировать, то притворно сдаваясь, то бунтуя вновь. В сентябре 1669-го он попытался увести вроде бы замирённую дружину на Дон — и тут она его не послушалась. Мятеж вышел из-под контроля, в том числе и самого Разина. Именно с этого момента он начинает принимать любого беглого холопа и, разумеется, обещать им вольную. Они к нему потекли, что позволило лихим наскоком взять Астрахань (июнь 1670 года). В разорённом городе (Астрахань грабили три недели) долго не просидишь: войско требует хлеба и добычи. Бунтовщики не регулярная армия, пайки не урежешь — разбегутся. Пришлось двинуться вверх по Волге «с бояры повидацца». И получить в зубы. Царицын (ныне Волгоград), Самара и Саратов сдались без боя, но до Казани Разин не дошёл. Его силы начали таять ещё в Астрахани: умные и удачливые решили, что «подъёмных» награбили достаточно, а московский царь руин Астрахани точно не простит. Уходили лучшие, оставался сброд. Под Симбирском войско Разина развалилось, и после неудачного штурма было разбито. Попытка в феврале 1671-го вернуться на Дон, в Черкасск, и набрать новую ватагу кончилась арестом.
Пугачёв был человек несерьёзный. Мелкий авантюрист, не знающий, чего хочет.[72] Зато его восстание было отчётливо антикрепостническим. Он мог бродить по Южному Уралу и Северному Казахстану, имея базой беглых государственных крестьян с уральских заводов и дикие орды недавно покорённых национальных меньшинств: башкир, татар, мордвы и казахов. С этим воинством он лихо брал мелкие крепости третьего класса: такой штурм описан А.С. Пушкиным в «Капитанской дочке». Но этим долго сыт не будешь: войско бунтовщиков требует еды и добычи гораздо активней регулярной армии. Два года (1773–1774 гг.) Пугачёв безнаказанно бесчинствовал в степях. Даже по скверным дорогам того времени правительство могло сто раз собраться с силами, но все войска были заняты на внешних фронтах. Но как только маркиз Пугачёв объявил поход на Москву и вступил в относительно цивилизованные земли, сопротивление резко возросло. А находящаяся на границе степи крепость второго класса Оренбург осаждалась им более года: с весны 1774-го до осени 1775-го, но так и не покорилась. Бунтовщики к дисциплине не приучены; ни штурмовать, ни организовать правильную осаду серьёзной крепости они не могут. А ведь хорунжий Пугачёв был в 1770-ом награждён при штурме Бендер, видел, стало быть, как крепости берутся. И артиллерия, захваченная в малых крепостях, у него была: осадным огнём под Оренбургом он управлял лично, пытался заниматься обучением войск. Но в итоге все равно ничего сделать не смог. Во многом потому, что крестьяне (крепостные!), предварительно выправив у самозваного «анпе-ратора Петра Федоровича» — Пугачёва — пропуск, подвозили в Оренбург припасы средь бела дня и ввиду осаждающего войска. Со словами: «наш барин в городе голодат; мы, слыш-ко, за царя, но барина жалко, добрый». Насчёт доброты барина неизвестно, но цены в осаждённом городе сразу возрастают вдвое. Казнить фуражиров? Сразу молва пойдёт: «анператор» обещает вольную, а даёт петлю. Тупик. В конце 1775-го при подходе регулярных войск толпы Пугачёва разбежались; он был схвачен своими ближайшими соратниками-«енералами» и выдан властям.
Отменить разумно организованное крепостничество может только государство; сверху. Не из абстрактных идей гуманизма, а из соображений прагматических. Хозяйство, основанное на ручном труде, неминуемо проиграет экономике, основанной на машинном производстве; индустрии. А индустриальному обществу требуется не прикреплённый к земле крепостной, а мобильный пролетарий. Станку нужны рабочие руки, и желательно, дешёвые. А для этого свободных рук должно быть много: безработица. Люди должны не по деревням корзинки плести, а по городам в поисках работы бегать. Не оправдываю рабство или крепостничество. Это отвратительные явления, а всем оправдывающим его ещё Роберт Хайнлайн в «Гражданине галактики» ответил: «Один удар плётки убедит любого». Хочу лишь сказать, что там, где рабство или крепостничество экономически выгодно, оно непременно возникнет. И даже если общество индустриальное или пост-индустриальное в целом, его отдельные подсистемы и отрасли экономики могут создавать выгодную для возрождения крепостничества и рабства среду.
Такова проституция: труд массовый и не то, чтобы ручной, а… короче, физический. Поля (точки и бордели) жёстко размежёваны. Да и сама «большая Россия» всё более погружается в де-индустриализацию; новый феодализм. Я говорю про баронов и виконтов серьёзно, без кавычек. Привыкай, приятель. Есть у меня пренеприятная мысль: возможно, личная зависимость вернётся. Не только в РФ, где она уже, по Симону Кордонскому (см. Маршрут 3), вернулась, а глобально. Свободный пролетарий больше не нужен, а офисного клерка к компьютеру — почему бы и не прикрепить? Например, с помощью виртуальной реальности. Дальше развивать эту думку я здесь не буду, но ты поразмышляй, приятель.