ЗАПИСКИ Д’АРШИАКА МОСКВА
Шрифт:
Череп, ощеривший зубы, давно заменил на их боевом щите связки геральдических лилий.
«Смерть врагу!» заглушило пустозвонный лозунг благоденствия народов под скипетрами монархов.
Я был свидетелем их сплоченного выступления в Петербурге, когда их месть и ненависть выросли несокрушимой стеной на пути одного поэта.
II
– Государь недоволен Пушкиным, – говорила нам Идалия Полетика, – я это верно знаю от фрейлины императрицы. Бенкендорф только ищет повода, чтоб убрать его из Петербурга…
– Чем это вызвано? – спросил
– О, очень многим, – заметил муж Идалии. – Книга о Пугачеве, памфлет на Уварова, эпиграммы на лучших представителей власти и знати, оскорбительные попытки подать в отставку – все это вооружило против него двор.
– Мне известно, что будут приняты решительные меры, – продолжала Идалия. – Успокойтесь, д'Антес, – с ревнивой насмешливостью и обычной беззастенчивостью бросила она, – Натали будет ваша…
– Но если его сошлют в деревню, жена последует за ним, – меланхолически заметил мой кузен.
– Неизвестно. Способы освободиться от него еще не окончательно продуманы, но дело может быть поставлено так, что он будет устранен не каким-либо приказом властей, а гораздо более сложным образом.
– Каким же?
– При его вспыльчивости и горячности нетрудно будет в самом обществе создать такую ситуацию, в которую он попадет, как в силок. Но терпеть его больше не станут, можете мне в том поверить.
– Он действительно вооружил против себя всех. У него такие мощные враги, с которыми ему едва ли удастся справиться.
– Кто же?
– Уваров, Бенкендорф, Нессельроде – этого ли еще не достаточно?
– Это все?
– Нет, если хотите, есть еще.
– Кто же?
– Сам император.
Последнее было несомненно. При всем умении двора скрывать свое подлинное отношение к отдельным лицам, Даже для нас, членов иностранных посольств, было ясно, что Николай не выносит Пушкина. Русский царь вообще питает глубокую антипатию к писателям – к Пушкину же он относился с особенной враждой. Это был его политический противник, враг его дела, опасный вольнодумец, Достойный преследований и гонений. Но политика требо-
217
вала осторожной и тонкой игры с этим врагом. Разумно было, ненавидя, ласкать и, готовя гибель, притворяться милостивым.
Для моей книги о России представляли интерес отношения императора к первому писателю страны. Я обратился с осторожными вопросами к другу поэта – князю Вяземскому. Вот что он сообщил мне.
В России придворные поэты были издавна в моде. Николай I считал необходимым ввести в свой круг выдающегося писателя для стихотворных похвал и живописи исторической. Если Ломоносов придал особый блеск эпохе Елизаветы, Державин – времени Екатерины и Карамзин – царствованию Александра, Пушкин мог лучше своих предшественников возвеличить и увековечить образ и деяния Николая I. Вот почему в самые дни своей коронации молодой император вызывает к себе опального поэта и словно стремится ввести его в круг своих милостей и щедрот.
Николай до известной степени даже заискивал перед Пушкиным. Фридрих ухаживал за Вольтером – и этим подал пример всем европейским венценосцам. Царям нужны поэты, как актеру журналисты – это создатели их репутаций. Николаю I мерещились оды и гимны в его честь, написанные самым блистательным
Правда, милости оказывались постепенно и сдержанно. Внешний эффект не всегда соответствовал внутренней сущности акта. Оклад был ничтожен, звание смехотворно. Первый писатель страны числился в рубрике «вторые чины двора». Поэт с европейским именем был поставлен в ряд с молодыми, совершенно безвестными и ничем не примечательными людьми. Я просматривал как-то список дворцовых товарищей Пушкина. Камер-юнкеры Любомирский, Вонлярлярский, Скарятин, Шишко, Салтыков, Волконский, Кулаковский, Чихачев – кто они?… И выве-
дет ли их когда-нибудь из безвестности даже солнечное имя поэта, ставшего волею царя их товарищем?
Но к середине тридцатых годов взаимные отношения остыли. Поэт не оправдал возлагавшихся на него надежд. Героическая поэма о новом Петре не была написана, к истории царствования Николая I Пушкин не готовился.
И вот из-под тронных милостей стала все отчетливее выступать старинная вражда Николая к его партийному врагу, к явному стороннику его «декабрьских друзей», к неугомонному памфлетисту, дерзавшему клеймить своими пасквилями его ближайших сподвижников и даже его брата – «ангела Александра».
Понемногу отношения уяснились, и царь не переставал душить поэта, облачая его придворными званиями, требуя от него чиновной службы, контролируя его отлучки, отказывая ему в отставке, строжайше запрещая ему путешествие за границу.
К этому прибавлялось еще одно обстоятельство. Император Николай был необыкновенно влюбчив. Актрисы французского театра поведали мне любовные тайны Зимнего дворца. Каждая юная и красивая женщина глубоко волнует российского самодержца. Фрейлины, придворные дамы, танцовщицы, актрисы, ученицы театральных школ, представительницы среднего петербургского общества входят в обширный и таинственный круг царских забав. Мне пришлось как-то слышать от Пушкина, что царь завел себе целый гарем из театральных воспитанниц. Воля царя непреклонна в его потехах, как и в его приказах: он намечает себе женщину – рано или поздно она становится его любовницей.
В Петербурге, где нет тайн, давно уже было известно, что царь влюбился в Пушкину. Общество насторожилось. Что выйдет из этого любовного поединка? Пока же перешептывались, пересмеивались, недоумевали: Пушкина не пускают в деревню. Почему? Царь оказывает необычайное покровительство д'Антесу: не поощряет ли он из личных целей ухаживания кавалергарда за женою поэта? Не в его ли альковных интересах устранить ревнивца-мужа и поставить рядом с предметом своей тайной страсти податливого карьериста?