Записки дивеевской послушницы
Шрифт:
Вода оказалась колюче-холодной. Купель была устроена прямо на святом озере.
К Серафимову источнику едут многие: больные, здоровые, бедные, богатые, мелкие клерки, генералы, бизнесмены, иностранцы, президенты, актеры. Утверждают, что после купания в святом источнике все в жизни начинает резко меняться…
На втором месте после послушания — молитва.
В следующий раз я несла послушание на монастырской кухне. Здесь все по-особому. Грязную посуду сначала протирают тряпкой, а потом уже моют горчичным порошком. Считается, что он не только хорошо удаляет жир, но и убивает микробов. В меню обязательно прозрачно-жиденькая каша и зелень, лук, чеснок; особенно
Молиться здесь принято восемь-десять часов в сутки, по праздникам больше. Храм богато украшен, все буквально утопает в цветах; я чувствую, что церковь вместе со всем содержимым — один живой организм и здесь уж точно Господь нас слышит. К мощам Преподобного неиссякаемый поток очереди, люди плачут, молятся, многих начинает лихорадочно трясти. Много калек. Очередь также к иконе Богородицы Умиление, на ней висит много золотых крестиков — дары благодарных людей. Чудеса исцеления столь многочисленны, что их не всегда записывают: улучшаются зрение, память, слух, заживают старые раны, язвы, гастриты, излечиваются даже ДЦП и онкозаболевания, а особенно болезни на нервной почве.
Постепенно я стала привыкать к пению монахинь; оно вправду удивительное, и, когда в храме нет обычной толпы, трогает душу так, что слезы текут ручьем. Считается, что плакать — это очень хорошо, душа очищается, а невероятно скромные монахини в своем облачении действительно наводят на мысли о другой жизни, более красивой и правильной. Монашеское пение, как и многое в Дивеево, трудно передать словами. Здесь слишком много того, что надо прочувствовать, увидеть, осознать. Я, например, несколько раз наблюдала, как пяти-шестилетние беспокойные дети после двух-трех служб становились кроткими и послушными.
Многое открылось мне и в связи с исповедью. Я знала, что перед этим Таинством нужно не только вспомнить все свои грехи, молиться и соблюдать пост, но и обязательно попросить прощения у близких людей и, разумеется, у обиженных. И все же непривычно было наблюдать, как поссорившиеся накануне из-за какого-то пустяка в нашей келье женщины перед исповедью просили прощения друг у друга, как малые дети, и обнимались при этом. В обычной жизни такого, увы, не встретишь.
И вот подходит час моей исповеди. Я читаю все, тщательно записанное накануне, по бумажке. Батюшка внимательно выслушивает и спрашивает, почему не каюсь в профессиональном грехе. Я недоумеваю. Священник поясняет, что журналисты обязаны в первую очередь каяться в том, что часто являются свидетелями, пусть порой и невольными, чужой исповеди. Узнавать сокровенное тайников чужой души — большой грех. И я каюсь.
Екатерина рассказывает:
— Я как-то подошла к одному старцу, иеромонаху, и спрашиваю, почему не могу найти общий язык со своими детьми. Я — педагог по образованию. Со всеми детьми, хоть с малышами, хоть с подростками, быстро схожусь, а со своими нет. «А что же ты, голубушка, хотела, — отвечает священник, — ты сколько в грехе жила. С мужем не венчалась, аборты делала, курила… да еще наследственные грехи на тебе, понятное дело, что они тебя к детям не пустят». Я горько заплакала,
Тут мы услышали, как плачет Светлана. Первое, что подумали, это, естественно, от боли. Вечно кровавая, незаживающая кожа — зрелище не для слабонервных. Мы бросились ее утешать, кто-то даже предложил успокоительное, но она напрочь отказалась.
— Вы знаете, какой я была, — проговорила она, размазывая слезы, — я ненавидела все церковное, а какие пакости про священников говорила, а сколько к разным гадалкам обращалась, детям жизнь отравила! И вот какая я сейчас! Ни во что жизнь не ставила, думала, уж если умру, то умру красивой. Вы видите, какая из меня красавица?
Она все плакала, плакала, а мы ее утешали. Так и уснули.
Утром от нас ушла бомжиха. Просто ей внезапно полегчало, и она ушла. Бесплатный монастырский кров и пища ей, видимо, не приглянулись, и она пошла искать счастья в другие места. Ну, Бог с ней.
Дальше стали происходить удивительные вещи — начала светлеть и заживать кожа у Светланы, женщина перестала стонать, раздеваясь и одеваясь. Екатерине на мобильный телефон позвонили сыновья и сказали, что пропололи все грядки на даче. Ольга, окрыленная какой-то новой идеей, собрала вещи и уехала в Москву.
Мне же предстояло еще пройти соборование. И сразу после него я решила поехать к камню, на котором молился Преподобный тысячу дней и ночей.
В дремучем лесу нас встретило облако комаров и послушник Александр, который следит за состоянием камня и часовенки. Первое, что мы здесь почувствовали — небывалый заряд энергии, исходящий от камня. Это ощущаешь сразу, стоит только прикоснуться к нему. Я спросила Александра, где живет отшельница. Кто-то в Дивеево мне сказал, что неподалеку от камня есть келья отшельницы Веры, которая будто бы пешком из Тобольска пришла. Александр нам показывает тропинку, и мы бегом, отмахиваясь от комаров, бежим по ней. Минут через двадцать перед нашим взором встает миниатюрная старенькая избушка с окнами, вросшими в землю. Мы стучим в сколоченную из необтесанных досок дверь, через какое-то время перед нами появляется престарелая бабушка, правая рука у нее обмотана тряпкой.
«Что с рукой?» — спрашиваем сразу после приветствия, она отвечает, что сломала, и пришлось ей обвязать тем, что было под рукой, однако стерильный бинт отшельница не взяла. Мы стали предлагать ей продукты — кто лук, кто помидоры, кто хлеб, от которого она сразу отказалась, сказала, что печет сама из картофеля. И вдруг я наткнулась в сумочке на расческу.
— Вот, возьмите, — протягиваю бабушке.
— Благослови тебя Господь, — кланяется она мне низко-низко, до самой земли. — Я уже три года молюсь, чтобы мне Бог расческу послал.
Потом она начала давать нам наставления…
Странных людей и просто помешанных в окрестностях Дивеево хоть отбавляй. Одни рассказывают, как вредно получать новый паспорт. Другие дежурят у храма и подсказывают входящим женщинам, как надо повязывать платки. Однажды к нам в келью поселили женщину, которая утверждала, что она святая. И по этой причине она не убирала за собой кровать, не стирала одежду, не мыла посуду, не снимала обувь у порога…
А вскоре я познакомилась с удивительным человеком — Владимиром, он когда-то был журналистом, потом купил домик с приусадебным участком в восьми километрах от Дивеево, усыновил четырех детей-инвалидов, и ежедневно кого-то из этих ребят носит на руках к мощам Преподобного.