Записки фельдшера
Шрифт:
— Это не агрессия, а девиантное поведение, — пожал плечами я. — Для недобровольной госпитализации этого мало. Вам следовало обратиться к участковому психиатру за направлением, а потом уж вызывать нас.
— Ну и..?
— Если сейчас мы сочтем его не опасным социально, мы оставим его дома, — злорадно сказал я. Не люблю хамства, особенно в мой адрес, и особенно со стороны вызывающих. Особенно в ночное время и усложненных условиях обслуживания вызова. — А вы завтра потопаете к участковому. Вам ясно?
— Ясно. А если я вашему главному врачу позвоню и все это расскажу?
— Звоните, — насмешливо ответил я. — Мы действуем строго по закону и согласно своим функциональным обязанностям.
Откуда-то издалека раздался звон разбитого стекла.
— Антон? —
— Пошли, — согласился я, отстраняя свою оппонентку в сторону.
Мы кинулись вверх по тропинке, преодолев последние метры спринтерским бегом. Дорогу нам преградила калитка, сколоченная из набранных здесь же, в лесу, веток — Серега, не останавливаясь, пнул ее ногой, заставив отлететь в сторону и снести что-то, загрохотавшее железом о железо. Двор небогатого лесного домика, скупо освещенный забранной в сетку лампой накаливания, был пуст, за исключением дровяного сарая и давно заброшенной собачьей будки. В дальнем углу, граничащим с лесом, была навалена гора всякого хлама, возвышавшегося почти на голову выше меня; среди лежащих вповалку ведер, ободов от бочек, старых грабель и различного бесформенного мусора совершенно неожиданно смотрелись пять горшков с цветами, установленные в ряд на лежащей горизонтально доске — этакий островок порядка среди моря хаоса. С веранды, окаймляющей домик, в нашу сторону тянулись клубы гадко пахнущего дыма. Мы, ругаясь, принялись растаскивать в стороны висящие на натянутых веревках простыни и одеяла, скрывавшие от нас источник возгорания. Им оказалась куча сложенной вразнобой сырой одежды, поверх которой тлели запаленные нашим клиентом щепки. Сам больной сидел около своего импровизированного очага на корточках, по-птичьи разведя худые колени в стороны и уперев узкий подбородок в ладони, задорно дул на тлеющие угольки, с вполне понятным намерением из искры возродить пламя. В метре от него весело занимались огнем половицы, на которых поблескивали осколки и металлический остов раскоканной керосиновой лампы.
— Идиот чертов, — ругнулся Серега, сдирая с веревки одеяло и накрывая им горящий настил. — Живым сгореть хочешь, дегенерат?
Больной сумрачно посмотрел на нас, вряд ли понимая суть сказанного. На вид ему было лет так пятьдесят, что могло быть как истиной, так и глубоким заблуждением. Волосы на голове были пострижены щетинистым седым ежиком, равномерно торчащим и на макушке, и на висках — скорее всего, они периодически сбривались наголо, дабы не обращаться к услугам парикмахера. Через темя проходил рваный шрам, напоминающий чем-то букву «К», к которой зачем-то пририсовали еще одну палочку сверху. Колоритный тип. Худой, как мумия Тутанхамона, половина зубов во рту отсутствует, остальная половина, судя по виду и кариозным пятнам, близка к тому, чтобы отсутствовать тоже. На ногах у него красовались плотные зимние джинсы, заправленные в резиновые полусапожки — абсолютно по сезону, что и говорить, зато худой торс был облачен в пропитанную потом, некогда белую майку на лямках, ныне выглядящую так, словно ей три года подряд чистили карбюратор «Москвича».
— Что, дружок, замерз? — примиряюще спросил я, опуская руку в карман и сжимая вязку в кулаке.
— Ы-ы-ы-ы, — ответил «дружок», демонстрируя щербатую анти-голливудскую ухмылку и вызов всем рекламам зубных паст одновременно. — А фо? Они скафали — хелни, я и хелнул.
— Вот и молодец. Только дом поджигать не стоило.
Серега занял позицию сзади и справа от больного.
— Тебе зовут как?
— А фо? — задал повторно свой вопрос больной. — Они скафали…
— Уже в курсе. Но все-таки звать-то тебя как?
— Гыыыы, — неизвестно чему порадовался пациент, удивительно проворно вставая. — Менты. Менты!
— Нет, не менты, дорогой, но поехать с нами, думаю, придется.
— Нееее, — мотнул головой поджигатель и уверенно направился в дом.
— А ну, погоди, — я взял его за локоть, совершая грубую ошибку — локоть тут же распрямился, и ребро
— Держи!!
Серега прыгнул, хватая его за вторую руку, — и согнулся, взвыв зверем, потому как получил хлесткий удар в колено. Я, пересилив боль и нездоровую муть перед глазами, перекинул руку через шею больного — оказывается, лишь для того, чтобы непостижимым образом оказаться на затоптанном грязными ногами деревянном полу веранды. Сзади меня что-то звучно грохнулось, заставив доски заскрежетать о сдерживающие их гвозди, и рассыпалось яростным матом, производимым, несомненно, Серегиным голосом. Я по-черепашьи развернулся, наблюдая, как наш хилый пациент придавил моего напарника своим птичьим весом и уверенно сдавливает ему глотку, после чего, выдернув из кармана вязку, я перекинул через его голову и крепко натянул. Больной тут же забыл о Сереге, вцепившись в материю, но разорвать ее не смог и через шесть стандартных секунд грянулся о пол, увлекая за собой меня.
— Вот… вот… вот же сука, а… — потрясенно бормотал мой напарник, отплевываясь. — Вот же гнида… за глотку, тварь…
— Да хватит причитать, вяжи руки быстрее, — прикрикнул я, упираясь коленом в неподвижное тело, — пока он…
Обычно «странгуляционная терапия», как мы именуем ее в нашем узком кругу, актуальна минуты две-три после ее применения — как раз хватает для того, чтобы обмотать руки бессознательного буяна. На сей раз она оказалась неожиданно кратковременной — я, опрометчиво ослабив вязку, осознавал свою вторую за этот вызов ошибку уже в полете в направлении заставленного стеклянными банками фанерного шкафчика в углу веранды.
— Антоха!!!
Что-то с диким звоном разлетелось за моей спиной и забарабанило мне по голове.
— Руки держи! — заорал я, отряхиваясь и торопливо выбираясь из угла.
Больной наш в этот момент, легко, словно танцуя, укладывал моего Серегу на пол элегантным броском через бедро. Серега взвыл, когда его пленная правая рука стала выкручиваться в неестественной плоскости — но в этот миг пациент ослабил хватку, потому как снова поймал вязку под щитовидный хрящ и, несколько раз конвульсивно дернувшись, вместе со мной рухнул на пол. Я обхватил его бедра своими, сдавливая их насколько мог.
— Серег, быстрее! Мотай, пока не очухался!
Замотать напарник не успел — больной пришел в себя как раз тогда, когда он принялся за вторую руку, но я, наученный одним ударом и двумя падениями, был начеку. Очередной взбрык тщедушного тела оказался неэффективным. Я снова натянул вязку:
— Задушу, гаденыш! Лежать! Лежать!!
Где-то за моей спиной Серега, усердно пыхтя, обматывал руки буйного пациента своей вязкой. Тот еще раз вяло дернулся, но уже без прежнего пыла, видимо, сообразив, что успеха не достигнет.
— Все, — сказал напарник где-то над моим ухом. — Готов, засранец.
Он смачно сплюнул в сторону чадящего тряпья и, повертев головой по сторонам — жена больного в поле зрения отсутствовала, — от души пнул по ребрам лежащего.
— Это тебе за сопротивление, сука!
Тот взревел, пытаясь вырваться — утихомиривать его нам пришлось совокупными усилиями. Успокаиваться больной не желал, орал дурным голосом, суча несвязанными ногами и грохоча резиновой обувью по доскам.
— Души, Антоха! — отчаянно закричал Серега. — Не угомоним же!
— А хрена ноги распускал, дебил? — зло прошипел я, снова натягивая вязку.
Терапия возымела действие. Пока клиент лежал в беспамятстве, Серега, виновато шмыгая носом, быстро протянул вязку между худых ног, делая скользящий узел. Это для особо брыкучих — одно движение руки затягивает матерчатую ленту в районе колен больного, лишая его возможности сбежать или пинаться.
Кряхтя, мы вдвоем принялись поднимать лежащего. Получалась это у нас, если откровенно, не ахти. Внешне больной пребывал в обмороке, однако при попытке придать ему вертикальное положение добросовестно поджимал ноги, повисая тяжким грузом на наших руках.