Записки гарибальдийца

Мечников Лев

Едва окончилась эта скучная история, из города приехали две извозчичьи коляски, остановились невдалеке, и из них вышло несколько человек в красных рубашках. «Диктатор! Il generale dittatore!» – раздалось повсюду, и не было никакой возможности удержать работников на местах. Гарибальди шел впереди группы офицеров. Он был в своем обыкновенном костюме. Полинялая красная рубаха, узкие серые панталоны раструбом к низу и худые нечищеные сапоги. Венгерская черная шляпа была надвинута на самые брови. Видно было, что он не в духе. Голова была опущена на грудь, и брови нахмурены. Он подошел к начатым работам, взлезь на парапет, посмотрел

во все стороны и молча пошел дальше к амфитеатру. Работники кидали шапки вверх и восторженно кричали «viva»! Он, казалось, ничего не слышал.

Вдруг откуда ни возьмись, мой дон Доменико бежит вприпрыжку, застегивая сюртук. Он догнал диктатора, забежал ему вперед, стал на одно колено и поймав его правую руку, поцеловал ее с экстазом. «Io bacio quella destra», – сказал он торжественно, «che port`o il glorioso alloro di libert`a nel mio paese» (я целую десницу, принесшую славный лавр свободы в мое отечество). Абруццы неистово рукоплескали и кричали «viva!» Диктатору, кажется, было очень неловко; он скорыми шагами пошел вперед и ловко вскарабкался на крутой холм. «Диктатор очень озабочен сегодня», – сказал мне один из сопутствовавших ему офицеров и поспешил вдогонку за ним.

– Досадно, что я не взял с собою своего сынишку. Кто знает, приведется ли ему увидать этого удивительного человека, – сказал дон Доменико, утирая рукавом свои глаза.

VI. Баррикады

Едва садилось солнце, я брал с собою по нескольку человек абруццев с лопатами и топорами, и мы отправлялись в сторону от шоссе, разыскивать все бывшие там проселочные дороги, и те из них, по которым можно было бы провезти пушки или пройти конным отрядам, мы перерезывали рвами, ставили там рогатки и всякого рода баррикады. Часто нам приходилось забираться очень близко к неприятельским аванпостам. Иногда мы даже слышали разговоры в бурбонском лагере, и разговоры почти всегда происходили на немецком языке. Поросшая густым кустарником местность благоприятствовала нам, а благодаря неисправности аванпостной службы в королевском войске, мы были вне всякой опасности.

Три или четыре дня кряду повторялись наши вечерние экскурсы. Мы изрезали все дороги и тропинки. Возвращаясь, я вздумал забраться несколько в чащу, в сторону от дороги. Я шел со всевозможной осторожностью, медленно ступая и держа саблю под мышкой; работники, притаив дыхание, пробирались за мною. Вдруг раздалось несколько выстрелов, и пули прожужжали над нашими головами. Испуганные абруццы согнулись в три погибели и поворотили назад, с намерением выбраться на дорогу. Они, конечно, поступили очень не расчетливо. За нами могла быть погоня, а в кустах спрятаться было несравненно легче, нежели на ровной дороге; убежать же от конной погони нечего было и надеяться. Уговаривать их и объяснять им всё это было некогда, а одному оставаться было слишком невыгодно, и в отправился вслед за ними. Она бежали так быстро, что угнаться за ними я не мог. Погони однако никакой не оказалось; но едва мы прошли, или правильнее пробежали, несколько шагов, снова раздались выстрелы, и несколько пуль впереди нас взбороздили землю почти у нас под ногами.

Очевидно, что невдалеке был поставлен пикет, состоявший (насколько можно было судить по выстрелам) из пяти или шести человек. Если б их было больше, они непременно вышли бы помешать нам работать; по крайней мере, вслед за первым залпом пяти

или шести ружей, тотчас бы выстрелили остальные. Тут же между выстрелами протянулось довольно времени, употребленного, конечно, на заряжение ружей; наконец уже одно то, что первые выстрелы были взяты слишком высоко, а вторые слишком низко, давало заключать, что стреляли одни и те же.

«Сообразив всё это, я увидел, что опасности особенной не было и старался объяснить это работникам, которые при выстреле все повалились на землю. Странное это дело, подумаешь, – проговорил, вставая, несколько сконфуженный бритый детина лет тридцати с плутовской физиономией, – ведь летит она, проклятая, словно жук какой или комар, а ведь так сердце и екнет, как услышишь этот мерзкий визг».

Бурбонцы не сочли нужным беспокоить наше дальнейшее путешествие. После нескольких минут скорой ходьбы, мы выбрались наконец на большую капуанскую дорогу, шагах в двухстах от арки. Тут нашими стараниями была воздвигнута баррикада, которая служила нам самым передовым пунктом. В то время, пункт этот занимал полковник Коррао [89] (впоследствии генерал), с батальоном сицилианцев. Коррао – тип сицилианского буржуа средней руки: фанатик религии, понимаемой им по-своему, фанатик итальянской народности и идей молодой Италии, без особенного образования, но с громадным запасом того добродушно-насмешливого здравого смысла и лени, которые составляют отличительную черту обитателей юга. От прочих своих соотечественников он отличался своей хладнокровной, сознательной храбростью, так редкой в сицилианцах.

89

Джованни Коррао (1822–1863) – сподвижник Гарибальди; убит неизвестными лицами в родном Палермо.

Баррикада, о которой я говорил, была набросана наскоро из материала, какой попадался под руку. Рва совсем не было и подобия. Я хотел воспользоваться остававшимся свободным временем и распорядился немедленно об окончании баррикады. Работники, довольные счастливым исходом нашего последнего предприятия, весело принялись за дело, припевая свои народные горные напевы.

Коррао сидел на барабане; возле него живописной группой расположились несколько человек офицеров и солдат его батальона и вели оживленный разговор. Я присоединился к ним. В стороне солдаты лежали на солнце у сложенных в кучки ружей. Впереди, между деревьями, ярко виднелись белые башни и колокольни Капуи; на Сант-Анджело гремели пушки. Их сухой, отрывочный гул раздавался странным диссонансом среди местности, которая казалась созданной для сцен иного рода. Молодой медик, с черной бородкой, живописно стоял, опершись на щегольской карабин. Новая красная рубашка, с широкими складками, облегала его могучую грудь и плечи. В выговоре легко было узнать венецианца. Он с жаром рассказывал о своем побеге из Виченцы, где его принуждали вступить медиком в австрийское войско. Каждое его слово дышало пылкостью молодости. В 48 г., он был почти ребенок, но принимал деятельное участие в геройской защите Виченцы против Радецкого [90]

90

Эпизод революции 1848 г. в Италии: в июне 1848 г. ополченцы-патриоты героически пытались защитить Виченцу от австрийских войск маршала Йозефа Радецкого.

Конец ознакомительного фрагмента.