Записки гарибальдийца
Шрифт:
Мы вошли. Хозяин мой был молодой человек, с красивым круглым лицом, на котором в настоящую минуту сияло казенное добродушие. Время от времени, он углами глаз поглядывал на меня. Манера смотреть прямо в лицо вообще не в ходу у католического духовенства. Комната его была большая, чистая. Смятая постель стояла в одном углу. Над ней серебряное Распятие, с засушенною пальмовою веткой. Вокруг стен полки с книгами; между окнами письменный стол; на нем книги, бумаги и поповская шапочка… Он взял лучерну, и мы отправились через несколько темных и сырых комнат и через сакристию. В маленьком, совершенно пустом чулане, он остановился. «Подождите здесь», – сказал он и исчез. Немного погодя, он возвратился с запасами подушек и постельного белья, и мы вместе принялись за устройство походной кровати. Во всё продолжение операции, он постоянно извинялся за то, что не может доставить мне комфорта, какого бы хотел. Мне было неловко,
Когда я улегся, он сел возле меня, и стал расспрашивать об успехе Гарибальди в Калабрии. Я не мог удовлетворить его любопытства.
– Так вы разве не оттуда?
Я сказал откуда я. Он заговорил о нашей экспедиции, и о ливорнских происшествиях, так как мало кто говорил со мною о них. Он увлекался.
– Я мало знаю католическое духовенство, – откровенно сказал я ему, – и потому не совсем ожидал услышать от священника то, что слышу от вас.
– Как, разве я сказал что-нибудь лишнее? – спросил он, почти испугавшись.
– Мне вы ничего лишнего не сказали; а вот будь на моем месте какой-нибудь vescovo (епископ) или canonico [51] , вы бы ничего не потеряли, не сказав им ни одного слова в этом роде.
– Да я с vescovo или с canonico говорить об этом не буду, а с вами не знаю, почему разговорился.
Я спросил у него, какого вообще мнения духовенство о последних событиях.
– Высшее духовенство думает разумеется так, как вы сами знаете. Что же касается нас, приходских священников, – сказал он гордо, – уверяю вас, что все мы были во главе движения. Народ давно нами к этому подготовлен и верит нам. То есть верил, а что теперь делается, то мы в этом руки умываем. Мы первые хотели присоединения Сицилии к общему нашему отечеству, но мы не думали терять административную нашу автономию; вина не наша, если к тому придет.
51
Каноник, в Католической Церкви, – член капитула кафедрального собора.
Последние слова его удивили меня, и я не совсем понимал их.
– И при прежнем правительстве, когда все распоряжения шли из Неаполя, и туда же посылались важные дела на утверждение, граждане были недовольны. Им и это казалось слишком далеко, да оно так и было. В Неаполе мало знали Палермо, и мало занимались им; этим пользовались, и мы знали не короля, а королевских воров, которые, прикрываясь законами, делали что хотели, и от них негде было искать защиты. А ведь в Турине нас, пожалуй, и еще меньше знают, нежели в Неаполе. Законы, положим, будут лучше, и соблюдаться будут строже, да ведь потребности наши не могут удовлетвориться тем…
– Arrigo! Arrigo! – послышался женский голос, – куда ты запропастился? – и заспанная женская голова просунулась в полуотворенную дверь.
Бедный padre Cucurullo закраснелся до ушей, и сконфуженный, выбежал из комнаты, не кончив тирады, не пожелав мне спокойной ночи.
Улица Толедо, лучшая из палермских улиц, на которой свободно могут разъехаться два экипажа, более других уцелела от бомбардировки. Во всех окнах развевались трехцветные знамена. В магазинах выставлены были красные рубашки и всякие военные принадлежности. Кофейни были битком набиты гарибальдийцами. Народ толпился с шумом и песнями. Особенно поражал недостаток в женщинах. Прошло, правда, несколько старух, или вообще очень некрасивых. Сколько я мог заметить, тип сицилианский вовсе не таков, каким я себе воображал его. В нем очевидна смесь африканца с норманном: выдавшиеся скулы, губы и нос готтентота, а волосы часто попадаются светлые с рыжим оттенком, как у шлиссельбургских чухонцев. Зато две или три, встреченные мною возле церкви красавицы, показались мне античными богинями, сошедшими со своих мраморных пьедесталов. Впрочем, по наряду их легко было угадать, что они не Минервы и не Психеи.
Ближе к морю, следы разрушения гораздо явственнее. Мало домов уцелело. Между грудами валявшихся по улицам камней, белели головы разных Венер и Геркулесов, которых изувеченные мраморные тела красовались среди зелени садов, также мало пощаженных.
Осматривать город, или, что интереснее, загородные виллы и остатки древностей, нельзя было, так как с часу на час ожидалось приказание отправляться в поход. Приказание не являлось, время тянулось бесконечно длинно. Мною стал не на шутку овладевать сон, потому что часть ночи не спал я по милости
52
Итальянизмы: sbirri – уничижительное для poliziotti, полицейские.
53
Тринакрия – древнегреческое название Сицилии («с тремя мысами»).
– Вас ищут, – сказал мне кто-то.
Прихожу – распоряжение отправляться в эту же ночь. Часа два прошло в приготовлениях к отъезду. Совершенно повечерело. Наконец с барабанным боем мы отправились к морю. На дороге встретили нас с контрордером [54] : пароход, дескать, не готов и отъезд отложен до завтра. Я тотчас отправился утилизировать остававшееся время.
На заре я проснулся. Иду в казарму: всё готово, и отправляются на военный пароход Vittoria. Куда мы едем, никто не знает. На пароходе толпа; негде ни стать, ни сесть. В полдень снялись с якоря и отправились по направлению к Сапри (на северо-западной части Калабрийского берега). Приходит обеденный час; пароходные офицеры садятся за стол и обедают. Нам приходится смотреть на них и казниться.
54
Нем.: приказ, отменяющий предшествующий.
Пропитавшись целые сутки виноградом, к 4-м часам следующего дня, мы остановились в порте Сапри. Подходили очень осторожно, ожидая выстрелов из цитадели; однако ничего. Подошли ближе; тоже ничего. С берега не видно и признаков жизни. Подождав с полчаса, решили отправить шлюпку с охотниками разведать место. Съехало человек двадцать с заряженными ружьями. Я зарядил револьвер и отправился с ними. Высадились на берег, не встретив ни души. В самом городке всё пусто. Насилу, около остерии, нашли несколько человек с ружьями и в красных фуражках. Они провели нас к плац-коменданту. Там сказали нам, что бурбонские войска несколько дней тому назад пошли в Салерно, что первая часть нашей экспедиции отправилась по их следам, и что нам предстоит немедленно отправляться тоже в Салерно. Затем выкинули итальянский флаг над цитаделью. Солдаты отправились на фуражировку, поживились чем могли, и мы возвратились на пароход. Через четверть часа мы уже обогнули мыс и летели в Салерно…
В каюте раненый генуэзец из карабинеров Биксио [55] рассказывал подробности дела при Реджо [56] . Спешившиеся гвиды ночью прошли через три неприятельские аванпоста без выстрела, саблями снимая часовых, прежде нежели те успевали подать сигналь. Когда наконец четвертый выстрелил, неаполитанцы не успели еще хорошенько проснуться, как лагерь их был полон гарибальдийцами. Слегка отстреливаясь, они бросились бежать и были встречены огнем своих же батарей. Гарибальдийцы, прикрытые ими же против крепости, вошли в город к рассвету, потеряв очень не много. Под Биксио ранена лошадь; падая, он ушиб себе левую руку и повредил старую рану. К утру у него открылась лихорадка, и он должен был оставить армию.
55
Нино Биксио (1821–1873) – генерал, один из сподвижников Гарибальди.
56
В Реджо-Калабрии 21 августа 1860 г. гарибальдийцы одержали победу над бурбонцами.
Едва занялся день, большой английский пароход, шедший к нам навстречу, дал нам знать, чтобы мы остановились. Когда пароходы сблизились, англичанин поднял итальянский флаг: «Viva l’Italia», закричали оттуда с сильным британским выговором: «Il Borbone ha sgombrato Napoli, vi si aspetta Garibaldi!» (Бурбоны очистили Неаполь, там ждут Гарибальди). С нашего парохода отвечали неистовыми viva. Это неожиданное известие сильно всех взволновало.