Записки гитарного хардгейнера
Шрифт:
Литр — это две поллитры. Месячная норма водки по талонам. Брать ее приходилось с боем, поскольку зарешеченный со всех сторон спецотдел работал в определенные дни месяца. Народ нервно отоваривался — в слабо организованной очереди стоял мат и драки.
В стране уже началась инфляция. А водка была жидким эквивалентом твердой валюты. В частной жизни — между собой — ей можно было заплатить почти за все.
У меня литра не было. Все что я смог предоставить — только поллитра. Засунув бесценную бутылку за пояс, и прикрыв ее курткой, я без особых надежд пополз к мебельной фабрике.
Как и следовало ожидать, у проходной меня ждал
А еще через пять минут я уже шел домой, с трудом таща на себе две широченных, толстенных и тяжеленных доски, вырванных охраной из входа в их помещение. Где те доски служили несколько лет порогом. У охраны не было столь строгих принципов, как у работяг, и за поллитра они не только пожертвовали собственным комфортом, но даже почистили красное дерево от грязи, и любезно проводили меня за периметр.
Те самые — самодельные, из красного дерева!
Вот только играть приходилось меньше. То я в проблемы с «кастомайзингом» ударюсь, о чем было уже описано выше, то времени с этой работой совсем мало остается. Группа начала «подкисать».
Точку в истории с моей первой группой поставил отъезд из Уфы. По некоторым причинам, не относящимся к моим профессиональным качествам, мне пришлось оставить театр. Я уехал домой, и начал зарабатывать на выживание. Работал по ночам — барменом, на «передовой» общения с бандитами.
Вообще «бандитская» серия — это тоже тема для отдельных рассказов, как и «армейская». И так же было и смешно и страшно. Но больше страшно, чем смешно. Что касается гитары, то играл понемногу, тайно, дома. Не знаю, как во всей стране, но для меня рок в это время закончился. Я перестал слышать его в окружающей меня жизни.
Из бара я перешел в сферу торговли музыкальными инструментами, но «теплое» общение с уголовными элементами продолжалось. Они нас «крышевали». Ездили «за нас» с автоматами на стрелки, и обирали по полной. Как-то раз, когда наличных не было, взяли дорогой электрогитарой. Ни тогда, ни сейчас мне не было понятно — зачем она им понадобилась, похоже, кто то из «крыши» чего-то играл!
Вывод 15.
В этот раз вывод не совсем серьезный — можете его не запоминать, но для себя отмечу: момент заката тяжелого рока образца 80-х, и наступление эры «гранджа» я упустил. Не до этого было. А после «этого» у меня наступила собственная эра — эра неоклассики и инструментального гитарного рока. Поэтому солировать и импровизировать я не бросил.
Примета времени — моментальный снимок Polaroid.
4. В 1994 году вернулся в Уфу. По семейным обстоятельствам. Мне удалось поселиться в той же «Арене» — цирковой гостинице, где уже жил до этого. И там я едва не отдал концы от голода. Работы
— 2 кг гороховой крупы
— 2 кг рисовой крупы
— 1 кг сахарного песка
— 10 яиц
— 1 пачки маргарина
— 1 пачки чая.
Ну и хлеб покупал — один раз в два дня.
На ужин варишь горох, и одно яйцо. Остатками ужина завтракаешь. Вечером варишь рис и яйцо, и ужинаешь, остатки риса — на завтрак. И снова горох. Обеда нет. А иногда нет и яйца. Так продолжалось полгода.
Зато чего хватало — так это свободного времени. Не вдаваясь в подробности, просто скажу, что хотя я уехал по семейным обстоятельствам, семьи со мной не было. Поэтому вечерами я хватался за гитару. Она вновь стала для меня всем. Развлечением, утешением, смыслом существования, и т. д. и т. п.
В моих занятиях появилось кое-что новое. Несколько лет назад мы снимали на слух, «драли» и «секли фишки» друг у друга (По-моему, тот же Круковский как то бросил, с высоты своего положения, — «Чего вы друг у друга дерете? Классику снимайте!»). Сейчас появились ТАБЫ…
Они были в печатном виде, и были они большим дефицитом — их давали «почитать» на вечер. Мой друг Максим раздобыл во временное пользование толстую стопку табулатур Ингви Малмстина. И отдал мне. Что такое «копир», а в простонародье «ксерокс» мне тогда еще не было известно. В окружающей меня действительности о «ксероксах» еще не слышали.
И поэтому я разорился на толстую тетрадь формата А4, разлиновал ее на полоски под табулатуру, и страница за страницей переписал все, что было. Ручкой.
Увлекался я тогда Стивом Ваем и Джо Сатриани. Но их табов у меня не было, и потому я принялся «грызть» наследие неоклассики шведского разлива. Мою «рабочую» пентатонику, с небольшой примесью блюзового лада и натурального минора, пора было разбавлять.
Это было раздолье для «пилильщика»! Не надо было больше вслушиваться в игру, пытаясь нота за нотой воспроизвести то, что слышишь. У меня перед лицом на листах была вся «Трилогия», и еще пару вещей, и еще кое-что, избранное.
Я выбирал самые длинные и «пилооборазные» пассажи, учил и репетировал их.
Неинтересные, с моей точки зрения места, я пропускал.
Слишком сложные технически, где был неровный ритмических рисунок, «сбивающий дыхание» — тоже.
Мне казалось, что я набираю, и уже набрал внушительный «неоклассический» лексикон, с которым не страшно выйти и обыграть все что угодно. Ну и пусть пассаж длинный — думал я — надо будет покороче — обрежу.
Метронома у меня, конечно же, не было. Я старательно топал ногой, выделяя сильную долю. При этом в легких местах топал быстрее, а в сложных — медленнее. Нога шла за пальцами.
Над шестилинейными строками с табами шли буквенные обозначения аккордов сопровождения. И я, за несколько месяцев занятий, умудрился ни разу не проиграть их, вообще почти не обращал на них внимания. «Что там, тональность Ам? А-а. Нет. Ем», — и этого мне хватало.
И то, что иногда, прямо во время движения лика, гармония над ним меняется, меня тоже никак не затрагивало. Анализ соло отсутствовал.