Записки гробокопателя
Шрифт:
Вот и старались потихоньку венки обдирать. Обдерут - и в печь. Лучшей растопки не придумаешь.
Кутя разобрал венки, разнял, выправил их, шагнул к псам.
– Драный, давай башку! Марафет наведу.
Пес затряс головой.
– Стоять!
Пес замер. Кутя примерил венок. Великоват. Снял, положил на камень, разрубил проволоку топором. Свел концы и закрутил, стало поуже. Снова примерил. Другое дело!
Так же обрядил Мишку и Блоху. Псы порычали, покрутили головами и ничего смирились.
Мимо прошла Райка. Заметила
– Раиса Сергеевна! Парад, скажи?
– Влетит тебе от Петровича за этот парад!
– А чего, в кабинет к нему поведу? Я на Тухлянку сейчас. Соньку позабавлю - пивка даст. Как вышло-то, а?
– Кутя с умилением пялился на свою работу. Райка, а ты чего рано? Муж не греет?
– Заказы не оформила. Петрович вчера ругался. А ты уж подзалил, гляжу?
– Дура ты, Раиса Сергеевна. Красоту навел животным, а ты "подзалил". Не понимаешь ни хрена... Балерины, за мной!
По ту сторону проспекта у железнодорожной линии много лет возвращала с того - похмельного - света спасительная Тухлянка: стеклянная пивная с длинноногими, круглыми, тесно поставленными столами.
Кутя не пошел к подземному переходу. Переход для пешеходов-бездельников, а у него дело: поправиться внахлестку к спиртяшке утренней и за работу. Захоронений сегодня мало - всего пять, зато мусора после праздника опять на его участке возить не перевозить.
Петрович последний раз особо предупредил: "Всем мусор возить. Халтурить только когда участок под метлу". Комиссия из треста все мерещится, вот и петушится. И, главное дело, жечь запретил. Обычно-то как: кучку нагреб да подпалил. А недавно Кутя не заметил с похмела да и поджег мусор возле памятника, а тот из белого мрамора, закоптил его напрочь. Ни мыло, ни шкурка не берет. Родственники хай подняли. Теперь жечь нельзя - вози на свалку. А на свалку хрен проедешь - тележка по уши вязнет.
Худого слова не говоря, по злобе ему Петрович такой участок назначил. За прогулы. И на том спасибо - не выгнал. Молодой еще Петрович, и тридцати нет, а человек. По Головинке его Кутя еще помнил, совсем пацаном Петрович был, а могилы колотил что твой дятел. С "гаврилой" не хуже Воробья управлялся.
...Кутя брел, руки в карманы, через проспект, не слыша машин, - Бог даст, не раздавят. Тормоза только и визжат, да шоферня матерится.
На той стороне Кутю спокойно ждал затянутый в белый ремень солидный (на проспекте сявку не поставят) лейтенант.
– Гуляем?
– Милиционер приложил руку к фуражке.
– Документы!
– Какие документы, милок? До пивка бы добраться.
– Кутя махнул в сторону заманчивой Тухлянки.
– А ты - "документы"...
– Так... Штраф будем платить? Или сразу в сто двадцатое?
– Сезон разойдется, я тебе сто штрафов заплачу, а сейчас на похмелку нет. Вот, думаю, может, ребят кого встречу, угостят.
– А маскарад зачем?
– Милиционер ткнул пальцем
– Животные!.. Чего с них взять?
– Я не про животных... Гирляндов-то кто навесил? Ты?
– С похмела чего не учудишь? Да и повеселее вроде...
– "Повеселее"...
– Милиционер фыркнул.
– Ладно, иди. Еще увижу, в отделении поговорим... И банты снять.
– Ага, все путем сделаем. Чего выпялились? Собачье... в лягавку захотели?
– Кутя скомандовал, и компания двинулась дальше.
Соньку удалось уломать: отпустила пивка в кредит. Две кружки. Мало того, и псам швырнула колбасную обрезь - развеселилась баба.
Кутя обтер ладонью рот, спустился с насыпи и прилег под кустиком - кепку на глаза. Собаки повозились малость и улеглись неподалеку на солнышке.
Кепка сползла, закрыла воздух. Кутя заворочался и проснулся. Солнце перебралось по ту сторону куста.
– Эй! Мил человек!
– крикнул он путевому рабочему.
– Время скажи, будь любезен!
– Полчетвертого.
Кутя присвистнул. Собаки удивленно подняли головы.
– Трудодень проспал. А все из-за вас, паразитов. Пивка им, пивка. Вот тебе и пивко.
Теперь уж и на службу поздно. Теперь только к Воробью - узнать, какой будет приговор.
Кутя встряхнулся и с насыпи побежал под мост к станции. Возле кладбища остановился, отогнал камнями собак. Подходила электричка.
В воробьевской комнате хлопотала Ирка, Валькина подруга. Стол был накрыт, в центре стоял графин с самогоном и "Буратино".
– А Воробей?..
– Ирка выжидательно уставилась на Кутю.
– Не шебуршись, - Самогон с Лобни? Плеснула бы Валентина-то где?
– Ишь ты, плесни ему!
– Ирка отодвинула самогон на дальний угол стола.
Кутя вздохнул - выпить не обломится - и сел на диван, подальше от желтого графина.
– Васька-то пишет, не знаешь?
– спросил он для разговора.
– Пишет.
– Ирка вздохнула.
– Долго ему еще писать.
– Да-а-а, - согласился Кутя, - помиловки ему не видать, от звонка до звонка... Воробья-то он все ж почти до смерти уделал, хорошо башка крепкая. Другой бы враз отчалил...
– А хоть бы и совсем его пришиб, сволочь глухую!
– Ирка выкрикнула и вся сжалась, косанула глазом на Кутю: не заложит?
– Да не жмись ты! Мне это не касается...
– Кутя махнул рукой и добавил: Плеснула бы, а?
Ирка поджала губы, но графин взяла, налила полстакана.
– Ирка, а чего ты на него такая злая? На Воробья?
– А то, что Васька со мной расписаться хотел! Заявление уже подали!
– Э-э...
– понимающе протянул Кутя, - тогда другой расклад. Тогда, конечно...
Он прошелся по комнате, подошел к детской кроватке, где в грязных мятых пеленках сидел сын Воробья Витя. Ребенок молча сосал ногу плюшевого слоника. Кутя помахал пальцем перед ним.