Записки гробокопателя
Шрифт:
– Ну, это... держи, на всякий случай.
– Он протянул ладонь Мишке.
– Не люблю за руку сам знаешь, но мало ль...
– Что "мало ль"?
– отвел его руку Мишка.
– Ты ж не в суд, а к про-ку-ро-ру!
– Короче, Валька позвонит вечером, если что, - упрямо сказал Воробей. Пошел я... Не боись, прорвемся!
Воробей подошел к конторе, заглянул в окно. Петрович был в кабинете, сидел за столом и ничего не делал.
Воробей вошел без стука, ему можно и без стука.
– Вскопал я...
– Пойдем выйдем.
Петрович
– Леша, слушай... Слышишь?
– Ну?
– Такое дело: забудь, что бесхоз копал. Понял? Нормальная родственная могила, понял?
– Кому говоришь, Петрович!
– Воробей скривился.
– Ладно. С этим все.
– Петрович достал яркую пачку.
– Закуришь?
– Давай... Черные? Это какие ж такие? Не наши?
– Американские. Попробуй...
– Они без этой, без дури? Сам знаешь, мне теперь анашу ни-ни.
– Да нормальные они, кури. Когда тебе?
– К трем.
– Ну, ни пуха. Чего мог - сделал, "бригадир" Воробьев.
– Петрович улыбнулся.
– Главное, молчи побольше - глухой, и весь разговор. Валька, смотри, чтобы не напилась.
– Да она не придет...
– Воробей потупил глаза.
– Я ей утром бубен выписал. Трояк на похмелку клянчила.
– Воробей усмехнулся и посмотрел на Петровича, как тот отреагирует. Но Петрович уже глядел в сторону и нетерпеливо крутил на пальце ключи с брелоком в виде голой бабы.
– Ну, тогда будь здоров, Воробей двигай, ни пуха!
– К черту!
– Воробей повернулся.
– Погоди! Чуть не забыл, за работу...
– Петрович сунул деньги Воробью в карман.
Лешка заметил: зеленая.
– Не много?
– он с удивлением посмотрел на заведующего.
– В самый раз. Ну, дуй.
– Петрович махнул Воробью рукой и засеменил в контору.
"За яму полста!.. Залетит Петрович, точняк залетит. Жалко. А что б я без него тогда... Сдох бы!"
...Тогда, полгода назад, в октябре, с забинтованной головой, полуглухой, накачанный вместо крови холостой жижей, со справкой инвалида второй группы без права работы, предупрежденный о лежачем режиме, в сандалетах и грязном пиджаке Воробей сидел в кабинете Петровича.
– Ну, чего, Леш? Я тебя бригадиром провел задним числом...
– Громче говори, - буркнул Воробей.
– Пенсия, говорю, больше будет!
– крикнул заведующий.
– Ты мне, Петрович, мозги не пыли. Я работать буду. Если возьмешь. Возьмешь - не забуду. Воробей трепаться не любит... А?
Петрович встал из-за стола, прошелся по кабинету. Заметил заляпанные грязные сандалеты на зябко поджатых ногах. Снял со шкафа рефлектор и, поставив у ног Воробья, включил.
– Ага, - сказал Воробей.
– Денег-то нет?
– спросил заведующий.
– Да Валька все...
– Воробей щелкнул себя по горлу, - пока в больнице лежал.
– Ладно. Котел топить будешь, а то вон холод уже, там поглядим. Про инвалидность - никому. Справку спрячь. Понял? И оденься хоть... Смотри, синий весь.
– Да это
Воробей входил в должность. Да и то сказать - входил... Он и прошлые зимы котлом заведовал, без приказа. Как холода начинались в конце октября, перебирался из сарая в котельную. Ни Петрович, ни до него заведующие - никто с котлом забот не знал. Обо всем хлопотал Воробей. У звонаря дяди Лени - он же и завхоз церковный - брал на складе уголь, набирал угольный ящик доверху, нарезал поленницу на хоздворе из спиленных по просьбе клиентов деревьев и всю зиму безукоризненно командовал котлом. Пьяный ли, похмельный, в семь утра заводил тяжелую, с матом, хрипом возню в трафаретной - запаливал котел.
Контора - Петрович, смотритель, Раечка - приходила к положенным девяти в благостную теплынь.
Несколько раз без Воробья контора чуть не вымерзла. Котел никому не давался: делали вроде по-воробьевски, а огонь вдруг гас ни с того ни с сего. Выгребай из топки всю вонь, заводи по новой. "У Воробья секрет есть".
Уголь Воробью давали в церкви безропотно. И деньги взаймы, когда ни приди - староста Марья Ивановна, тяжелая хваткая старуха, а нет ее - заместительница Анна Никитична, худенькая, в черном. После больницы Никитична сто дала до лета. Давать-то давали, но, ясное дело, не за здорово живешь...
Хоронили когда-то давно батюшку отца Василия. Душевный был старик. Чуть не до самой смерти, уже за восемьдесят, службы служил и отпевать ходил на самые дальние участки, не ленился. Да и так просто нравился всем: и как здоровается, шляпы чуть касаясь, и как с попами подчиненными говорит ласково, не то что нынешний отец Петр - этот гавкает на своих, как пес цепной. Еще вот тоже: со старьем, нищими на паперти, всегда здоровался. И голубей кормил каждое утро возле церкви. Стоит, бывало, посреди голубей, крошки им накидывает, а они чуть не под рясу к нему заходят.
Так вот помер он. Воробей сам вызвался копать. Могилу отвели рядом с церковью, почти вплотную к ней, как положено по сану. А там земля - сплошняком камни, кирпичи, железки со старых времен от стройки еще остались. Марья Ивановна подходила, видела, как Воробей, мокрый, как крыса, в хламе этом уродовался: ни ломом толком не возьмешь, ни лопатой. И костей было - чуть не на полметра; сколько тут их, попов, нахоронено. Воробей, как дьявол какой, по пояс в бульонках стоял: и наверх не вытащишь - у церкви народу прорва, и в яме с ними не развернешься. Так и корячился до темноты, а начал рано.
– Земля тяжелая, Лешенька?
– наклонялась над запаренным Воробьем Марья Ивановна.
– Пустое, Марь Иванна, для батюшки конфетку сделаем.
И действительно сделал. Два метра глубиной, ровненькая, дно еловыми ветками выложил. Не могилка - загляденье.
...Воробей подошел к церкви, погулял вокруг - тянул время. Все ж к прокурору зовут, не в кино. Поднялся на паперть. Нищие разом заныли, запричитали, но, разглядев местного, смолкли. Воробей снял шляпу и толкнул тяжелую дверь.