Записки гробокопателя
Шрифт:
Молчок сегодня просил помочь захоранивать, значит, надо до двенадцати закончить. На сегодня он отпустил часовню погулять, выходит, и завтра за них хоронить втроем: Молчку, Воробью и Мишке. Часовня похмеляться будет.
— Бесхоз толкнуть — самое то, — наставлял Воробей Мишку, он всегда наставлял его, когда красили, работа спокойная. — Вот где бабки живые… У тебя, предположим, здесь родственники похоронены. Пятнадцать лет санитарных не прошло, а у тебя вчера новый покойник умер. Родственник близкий. Куда
Ты к Петровичу: то-сё. Он тебя пошлет для начала. А покойник-то тухнет… А если еще и лето вприбавок?..
Ты опять к нему. Он покрутит, повертит: а вдруг ты из треста или из обахаэса? Ну, а потом заломит, ясное дело… и никуда не денешься, дашь как миленький. Договорились по-хорошему — он тебе бесхозик подберет поближе к твоей могилке…
Воробей посмотрел на часы и опустил кисть в ведро.
— Потом докрасим, первый час, хоронить пора.
— Леш, а что с покойником потом делается, в земле?
— Как чего? Лежит себе, следующего ждет.
— А что с ним происходит, с покойником? С телом?
— Лежит себе… Сперва надувается, если не зима и не промерзнет, потом лопается. Через год-полтора, по-разному, от тела зависит и от земли. Суглинок если, так быстро его пучит: земля воду держит, как все равно в кастрюле. Если песок — еще полежит. Брюхо лопнет — он течь начинает… Несколько лет текёт. Вытекает все — сохнет. Быстро сохнет. В землю превращается. Одна кость остается. Лет за восемь целиком сделается. Все чисто. В землю ушел…
— А зачем тогда пятнадцать лет ждать?
— На всякий случай, мало ли что… бывает, вода почвенная стоит — так он парится, а в землю не идет. Не видел никогда? Увидишь. На той неделе перезахоронка будет. Не обделаешься со страху-то?
— Не знаю.
— Перезахоронка, считай, самая муть. Вонь забирается — хоть мылом нос полощи, не отобьешься! И стоит, падла, до пяти ден. Раз положили — пусть лежал бы себе, чего его ворошить. При царе-то точняк руки б поотрывали за такие штучки. Гниет себе человек тихо-благородно… В рай едет или еще куда. Так ведь нет — выковыривают! Другое дело, когда по медицинскому или судебному надо в него посмотреть…
Слышь, Михаил! Я тебе свой бесхоз не показывал? Покажу. Когда в больнице был, Петрович мне у заборчика отвел местечко… по закону, в трест ездил специально договариваться. Разрешили. А когда я вышел — смеется: вот, Воробей, твой бесхоз, не толкни по дурости, бездомным будешь.
Ты, Миш, тоже запомни: ложить меня только туда. А чего смотришь? Дырка-то у меня все ж без кости, и гной не перестает. Смех-то смехом…
На центральной аллее показалась знакомая фигура. Воробей прищурился:
— Кутя, что ль? Ку-уть!
Кутя молча побрел на зов.
— Куда пилишь,
— Домой пойду, — невпопад ответил Кутя.
— Громче говори.
— Домой пойду! — крикнул Кутя. — Петрович отчислил. За прогулы.
— Куда домой? Где он? — заорал Воробей.
Петрович сидел в кабинете.
— Ты что, шакал, над дедом мудруешь?! — просипел Воробей. — Ему до пенсии полгода, он сам отвалит! Неймется! Руки чешутся?.. Могу почесать!
Петрович побледнел: в конторе никого, а Воробей неполноценный. Отоварит, потом поди разбирайся.
Воробья трясло.
— Не обижай деда, Петрович…
— Воду пей! — завизжал заведующий, подталкивая к нему графин.
Воробей послушно припал к графину.
— Не обижай…
— Защитничек…
Петрович встал из-за стола.
— Много вас… что ты здесь разорался?.. Прибежал-прилетел!.. Все вы за чужой счет добренькие. А сам, если что?.. Знаю я вас!..
— Спасибо, Петрович, — пробормотал Воробей. — Ему полгода, он сам отвалит…
— Пошел вон. Иди работай, — буркнул Петрович.
— Вы чего наглеете? Полчаса гроб стынет. Оборзели вконец!
Молчок понес на них правильно.
Раскрытый гроб, окруженный немногочисленными родственниками, забыто прижался к чужой массивной ограде. Появление Воробья с Мишкой разбудило притерпевшихся к своему горю родных: кто-то всхлипнул, потом громче…
— Попрощались? — спросил Молчок у пожилой толстухи с заплаканным лицом, по-хозяйски стоящей в изголовье. — Крышку давай! — скомандовал он Мишке.
— Цветы из гроба уберите, покрывалом прикройте.
Молчок с Мишкой накрыли гроб крышкой, состыковали края. Молчок вынул из-за голенища сапога молоток с укороченной для удобства рукояткой и — тук-тук-тук, гвозди изо рта — приколотил крышку.
— Сейчас мы подымем, а вы тележку из-под гроба на себя примете, руководил Молчок. — Заходи, Воробей, Мишка, веди его.
Веди — значит, бери Воробья, обхватившего тяжелое изголовье гроба, за бока и, пятясь сам, направляй его, тоже идущего задом, между мешающими оградами, по буграм и вмятинам, чтоб, не дай бог, не оступился. Ничем больше помочь нельзя: слишком узка дорога.
Так, не торопясь — быстрят только кошки да блошки, — дошли до свежевырытой ямы, поставили гроб на осевший под его тяжестью рыхлый холм; веревки Молчок заранее разложил поперек могилы.
— С ломом давай, — буркнул Воробей, — неудобно.
— Давай. Ложи.
Мишка положил лом поперек могилы, подергал: не телепается ли? Молчок с Воробьем на веревках, зажатых в кулаках без намотки (упаси бог наматывать: полетишь за гробом вдогонку), установили гроб на лом. Потоптались, побили сапогами землю для крепости.