Записки иностранки
Шрифт:
— Вэриз туалет, мистер? — спрашивает Фатима, она же – Луиза.
— Что? — не понял бербер.
— Туалет…
— А… вон туалет.
— Где, — прищуривает глаза девочка, пытаясь в темноте увидеть блага цивилизации.
— Сахара – туалет! — изрекает гордый сын пустыни.
Так незаметно спустилась ночь. И все стало черным вокруг. Я лежала на матрасе под звездами, слушая разговоры и смех девушек, доносившийся из палатки. А потом бербер принес гитару, и сказал: "Играйте". Девочки играть не умели, но что–то бренчали на струнах, и пели английские народные песни. Муж стал практиковаться
Беседа получилась замечательная, я иногда вставляла (выкрикивала) слово, которое забыл муж…
Мы "отрубились" на матрасах как бомжики, проснулись от кряхтенья дедули, который застелил нам постели чистыми простынками, положил одеяла и подушки в наволочках. Перебрались на человеческие постели и лежали, слушая Сахару. Вы знаете, какие там звезды? Огромные! Яркие и низкие. Млечный путь с поволокой, Большая медведица ухмыляется, а еще там была моя звезда, самая лучезарная – звезда мечты. Я смотрела на нее, пока глаза не слиплись и что–то загадывала…
Я в пустыне. Свершилось.
Звуки Сахары: шорох, шепот, ночь.
Шуршит кошка в палатке – ловит скорпионов, ее держат здесь специально. Шепчут юные искательницы приключений – молятся о любви.
Ночь звучит тишиной. Ночь с пустыней подруги по одиночеству.
Проснулись все сразу и резко, потому что пошел дождь. Закралась мысль, что это звезды сыпятся с небес – нет, капли. Похватали свои простынки–подушки и в палатку, где мирно спал мудрый бедуин. Он занес наши оставшиеся вещи, опять перестелил постели, выдал сухие одеяла и мы затихли под шелест дождя. А утром я пробудилась самая первая.
И в одиночестве полезла на барханы. После дождя песок стал тяжелым, лезть приходилось, втыкая ноги в песок, как скалолазы втыкают крюки в дырку скалы, взбираясь на вершину. Было 5 утра. Солнце еще спало. Ноги дрожали от усталости, но ощущение небывалой бодрости и радости переполняло душу. Полусонные девочки начали атаковать бархан: с разбегу, на четвереньках, и даже босиком. За ними плелся мой грустный ливанец — на Лоуренса он не тянул.
И мы встречали рассвет на высоком бархане. Солнце всходило прямо перед нами. Оно рождалось в это утро перед невольными свидетелями, оно смотрело на нас с удивлением и чуть зависло на расстоянии вытянутой руки. Девочки подпрыгивали от восторга. А мы просто стояли и смотрели, даже не могли фотографировать. К чему? Главная память – в сердце.
"Фатима, Хадижа, Аиша!"— разнеслось среди песков одиночества. Бедуин трубил о походе. Верблюды заждались. Мы сбегаем вниз. Нас ждет сюрприз. Очень важно и глубокомысленно сидит на корточках проводник. Перед ним коврик, на коврике: камни, склянки, пули и кинжал. Все добро нажито непосильным трудом, уважьте дедушку – купите. Англичанки присели рядом, разглядывают, охают–ахают, но не покупают, а я пошла налаживать контакт с верблюдом.
Прощай, Сахара.
Так быстро. Так мало. И много… Разве может быть мало звездного неба с россыпью жемчугов и каменьев… И оранжевые пески накрыли эмоциями с головой, закопали полностью, едва оставив щель для восторженного вздоха. Мало
И через тысячу лет оно так же взойдет над пустыней, подарив ей надежду: ты не одна.
Совсем осмелев, отпускаю держалку и шелкаю фотоаппаратом. Верблюд перестал фыркать, мы с ним подружились. Он пахнет так странно, как будто сладко и резко одновременно. Именно пахнет, а не воняет.
Быстро надеваю крышку на объектив – начинается спуск с бархана. Вжимаю фотоаппарат в грудную клетку, чтобы не разбить, ну… благополучно скатываемся с горы. Еще килограмм ушел вместе со скрежетом зубовным. Пустыня покорена. Нет, мы покорены ею.
"Где завтрак?" — возмущается хмурый ливанский голодный муж, — Али обещал завтрак!"
Дорога обратно всегда быстрее. Верблюды ускоряют шаг, они спешат домой. Под пальмы, к воде, отдыхать. Мы заходим в гостиницу, только вчера отправлялись в пустыню, а уже вернулись. Я в поисках туалета, в надежде помыть погрязшие в песке ноги. Али еще спит в номере.
Нам накрывают на стол – завтрак. Девочки в восторге от омлета и лепешек с маргарином, я смакую берберский чай – горько–сладкий, мутно–зеленый, из свежей мяты.
Тоска грызет душу – как же теперь возвращаться в реальность. Где не будет оранжевой эйфории, где до солнца не достать рукой, и мята не горчит…
Марокко – а ты перевертыш. Сколько отчетов было прочитано. Ругательных, хвалебных и пресных, как вода. Сколько ног стерто в кровь о твою землю, сколько разочарований и восторгов. Чужих. Я ехала белым листом, ничего не ожидая. Нет, я ехала с кашей в голове. Что посмотреть? Куда поехать? И как успеть?
Сумбур. Хаос. Страх. Беря в расчет Рамадан, зная о букре, я ни на что не надеялась. Просто ехала.
Ничего подобного не ощущала раньше. Растерянность… мне нравится? Или нет? Не знаю…
Я искала себя в Марокко и не находила. Неужели это я – обычная рыжая девчонка, зарывшись в пески Сахары, издаю победный клич и бегу с высоченного бархана вниз, теряя шлепки по пути…
Неужели это я? Еду в простом поезде, переполненном галдящими марокканцами, и, не удержавшись, хватаю за щеку смешную малышку, вызывая восторг у ее папаши.
Он что–то шепчет ей на ухо, а я уже знаю… Она подбегает, смущаясь, и целует в щеку. Марокканский поцелуй легкий, как будто бабочка пролетела мимо, едва коснувшись бархатистым крылышком лица.
Я не чувствую тебя. Вижу, но еще не понимаю. Погружаюсь, но боюсь. Где то самое преломление страны? Разворот на две полосы, с яркими картинками и восторженными криками: "Супер!" Неоднозначность – твой главный постулат.
Мы снова едем. (не едИм) . Возвращаемся той же дорогой. Мчим, опустошенные, высыпая песок Сахары из души. Вчерашняя переправа через реку заполнена автобусами и людьми.
Пробка километровая. Дождь сделал свое дело – река затопила мост. Все ждут, когда вода сойдет. А мы не можем ждать. Выбиваемся из графика. Но делать нечего. Солнце припекает, вода спадает, через час ожиданий и разглядывания местных зевак и застрявших пассажиров, Али садится за руль и первым проплывает сквозь грязные воды.