Записки иностранки
Шрифт:
Мелкими перебежками передвигаюсь по квартире, чтобы братец меня не засек и не окупировал комнатушку. Хочется есть. Но придется потерпеть, пока оккупант не уснет…
Искупала Эмиля. Жизнь продолжается. За окном начался ливень. И закончился.
Уже ночь. Помылась сама из кастрюли, обнаружила царапину на лбу после вчерашней стрижки челки в "салоне". Изуродовали–таки меня… Чтоб не сильно радовалась…
Так и не поела. Миска вареной картошки сиротливо стояла на столе.
Свекровь сообщила мужу, а тот
Вобщем, был тихий скандал. И как всегда коза отпущения – психопатка–ажнабия.
Не хочет она жить нормально в таборе ливанском. Подавай ей отдельную жилплощадь, свободу выбора и действий. Приехала со своим самоваром в чужой монастырь и еще тявкать осмеливается….
Меня поражает, как они умеют скрывать свои эмоции. Здороваются, улыбаются, разговаривают, а на самом деле… Я так не умею. Уж если плохо – сразу на лице написано.
А ливанцы – сколько выдержки перед врагом… ни один мускул не дрогнет.
Из всей огромной семьи мужа со мной общается нормально лишь его старшая сестра. Которая живет в деревне и находится в контрах со свекром. Вернее, он разозлился на свою дочь и не разговаривает с ней уже год. Еще есть пара милых кузин, которые тоже живут далеко в горах и не предъявляют ко мне никаких претензий. Как жаль, что мы редко общаемся…
Остальные делают хорошую мину при плохой игре.
Вчера был очередной званый обед. И позавчера… Сколько можно есть?
Вот люди живут – каждый день ходят к кому–то в гости или к себе зовут, чтобы покушать.
С утра пошли заказать фотографии для свекрови, купили сладостей. Дождик то моросил, то прекращался. Пришли к Хайсаму и Иман, а там – свекровь с Уинщет драят дом, Иман готовит на кухне. Пришла ее подруга с дочкой – ровесницей Эмиля. Как стали дети хулиганить! Мать сидит языком чешет, я таскаю мелких на руках. Потому что те стали прыгать по 2–х ярусной кровати, а внизу – мраморный пол…
Тетка попила кофе, спросила, почему я такая худая, чтоб дала ей рецепт диеты… Я долго смеялась. Пришли Нажва и Фарес, Ибрагим и свекр. В Эмиля удалось впихнуть курицу с картошкой–фри и он заснул. Обед прошел в дружественной обстановке – родня накинулась на еду.
Наевшись, все расселись на диваны, служанка мыла посуду, Иман варила кофе, принесла фрукты и десерт – пудинг с печеньем. Народ по очереди потянулся в туалет и молиться.
Нажва спорила с отцом о политике. Все молчали. Мы смотрели документальный фильм про войну во Вьетнаме, звук отключили. Было интересно. Оригинально даже. Я прям–таки прилипла к экрану. Свекр захрапел. Народ оживился.
Все ждали, когда проснется Эмиль, потому что по плану у нас еще был поход к соседке – подруге свекрови.
Слава Богу, она живет в доме напротив. Нада, ее муж и мама мужа. Сыновья в Канаде работают. Эмиль не хотел заходить, пришлось сказать, что тетя вручит ему конфету. Пока я разглядывала хоромы – а это действительно оказались хоромы, и фотографировалась с Надой, Эмиль ныл, чтобы дали обещанное. Мадам раскрыла шкатулку, стоящую на столике, а там лежала гора разных конфет. Ребенок засиял и воспрял духом.
Дом очень старый, комнаты огромные,
Возвращались домой пешком, на углах и магистралях стояли БТР и танки. Армия была на чеку… Солдаты строго разглядывали нас с ног до головы, не забывали здороваться и улыбаться. Захотел поздороваться с Эмилем высокий капитан. Разговорились, болтали полчаса, обменялись телефонами. Наверное, каждый второй в Ливане знает наш телефон. Вообще, меня поражает в ливанцах это стремление к общению. Каждый раз, когда куда–то идем, обязательно с кем–то знакомимся. Все спрашивают, всем любопытно.
Пришли домой, свекров еще нет. А горячая вода есть. На радостях, решила постирать и искупаться. Мылась общей мочалкой с шампунем, т. к. гель для душа и свою мочалку забыла взять, а из–под душа вылазить – околеешь.
Ночью ужасно разболелось горло. Наверное, продуло, пока я вешала белье.
Утром еле встала, как будто горло резали. Муж пошел покупать ливанское лекарство. Начался дождь. Шел весь день. С 3–х до 6–ти отключили свет. Эмиль спал, мы сидели в зале, пили кофе, потом чай.
Свекр даже шутил, сам налил мне чашку чая и насыпал сахар. Вечером приехала Худа из Франции – сестра Фираса. Осталась ночевать у нас, завтра ей на работу в Бейрут.
Собирала чемоданы, братец–Ибрагим сделал слабую попытку проверить диск на компьютере. Я озверело сверкнула глазами. В комнатушке стоят 2 огромных чемодана, на кроватях горы вещей, на полу горы пакетов, Эмиль носится как угорелый, служанка со свекровью зашли и смотрят, как я пакуюсь, и Ибрагим тут же, крадется по шагу к заветному месту. Медом там, что ли намазано… После пары попыток понял, что не прокатит, помаячил в коридоре, потом уселся в зале смотреть телевизор.
Как–то грустно мне. Может, из–за дождя. Обещают, что завтра тоже будет целый день лить. А в России сейчас мороз.
Окрашенные в цвет грусти и щемящей тоски, последние дни в Ливане подарили мне встречу с огнями востока – яркими и пестрыми, как и сама жизнь здесь. Встречу с солнцем, которое, наконец, победило дождь и засияло вокруг, согревая людские души. Подарили встречу с морем, которое неистово бушевало и напоследок окатило солеными брызгами, вырвавшись за парапет набережной.
Мы сидели на Айн Мрайси, пили невыносимо горький кофе в прикуску со сладостями, вдыхали запах моря и молчали. Прощались.
Ехали в такси через весь Бейрут, я словно проглатывала эти улицы с такой жадностью, с таким голодом, пыталась запомнить каждый закоулок, дом, тень, оконный витраж…
Прощалась.
Шли пешком по узким улочкам, перебежками – через магистраль. В Барбир. Прощаться с хозяином лавки сладостей. Он был серьезен и грустен. Снова угостили ливанской вкуснятиной, но даже это не прогнало грусть.