Записки из клизменной
Шрифт:
Приехали на вызов обычный доктор и молоденький фельдшер. Скорее, не просто молоденький, а немного дебил. Неотложная помощь.
И нужно, естественно, сделать больному животворящий укол.
Тот, больной уже лежит, приготовился: штаны спущены, Восточное и Западное полушария мирно сосуществуют.
Доктор, не оборачиваясь от бумаг, командует:
– Два куба дибазола!
Послушный фельдшер радостно:
– А в которую колоть? Справа или слева?
– Между! – не сдержался тот.
Дисциплина – прежде всего. Раздался
Апгрейд
Чем таким авторитетным, весомым располагает доктор-невропатолог?
Ни скальпеля, ни трубки-удавки, ни зеркальца во лбу, ни прибора какого.
Один лишь молоточек.
Профессору еще полагается камертон, так на то он и профессор. Простому доктору, особенно при профессоре, ходить с камертоном нельзя.
Вот и облизывает этот доктор свой молоточек, тешится с ним, усовершенствует, меняет, устраивает апгрейд. Потому что молоточки бывают разные. Есть обычные – палка да резиновая колотушка; есть и посложнее: со встроенными иголочками и кисточками, которые вывинчиваются – для проверки разной чувствительности.
Один доктор очень хотел именно такой продвинутый молоточек. Задаром, конечно. А тесть у него работал в зоне, с уголовниками. Ну, и говорит: какие проблемы? Сделают тебе молоточек. Задаром. Пара листов нембутала – не деньги. Только чертеж нужен.
Начертили чертеж.
Чертеж умельцы видели, но не очень поняли, зачем он вообще нужен. Выбрали опцию по умолчанию. Изделие получилось добротное. Во-первых, молоточек был очень тяжелый. Им можно было по-настоящему убить до смерти. Во-вторых, само собой разумеется, у него была очень красивая рукоятка, фирменная, наборная. Ну, и наконец – иголка. Мастера сочли иголку предметом непрестижным. И встроили в молоточек нож.
Термист
Это человек особенных качеств и наглухо скованных душевных движений. Нет, не так: ЭТОТ человек был особенных качеств и наглухо запертых душевных движений.
Термисты – сотрудники ожогового центра.
Я не стану описывать условия и специфику работы. Это лишнее. Больные, бывает, лежат там годами. В стерильных камерах, на импортных песочных матрацах, подлаживающихся под формы тела, а когда начинаются перевязки и пересадки лоскутов… нет, достаточно.
По задумке, мы, студенты пятого курса, должны были побывать в ожоговом центре и посмотреть, как там идут дела.
Дела шли заведенным путем.
Нас встретил куратор: человек, о котором ходили легенды: во-первых, без содержания; во-вторых, сам он своими действиями не подавал к ним никакого повода.
Просто-напросто он был высок, худ, с волчьим лицом и повадками. Огромные редкие зубы, клешнеобразные лапы, абсолютная неспособность к улыбке. Голос покойного генерала Лебедя. Стиль общения – тот же. Что понятно: человек подневольный, военный, благо дело было в Военно-медицинской академии. Фантомас мог запросто
Он нисколько не истязал нас, не спрашивал, не гонял. Всем поставил зачет. Скупо и дозированно информировал, многое показывал. Мне стало понятно, что термистом я не стану никогда, хотя и так было ясно.
Однажды он рассказывал об объеме обожженной поверхности, при котором более или менее вероятно выживание. Ведь самый вред – не от самого ожога, а от того, что в кровь попадают продукты распада и, скажем, блокируют почки.
Он говорил, что половина – это очень плохо. Конкретнее говорил мало. Как изучишь, кому поставишь эксперимент?
Под занавес термист, щурясь и взвешивая каждое чеканное слово, произнес:
– Есть мнение, что у некоторых лиц может существовать определенное представление…
Он говорил о материалах опытов над заключенными, поставленных в нацистских – и не только, я думаю, хотя нам важнее было лес валить – лагерях. Я уверен, что термист располагал этими сведениями и пользовался ими.
Бог обращает ко Благу любое Зло. Не унывайте, граждане: этот грех, по-моему, смертный; я что-то забыл, приунымши.
Жора
Бывают ситуации, которые разрешаются мгновенно, бесповоротно и бездумно.
Например, лечь ногами к ядерному грибу.
Когда все ясно с первого взгляда.
Вроде укола заскорузлой любви.
Я заканчивал школу. Пришел домой и увидел отчима, выпивающего на пару с мужчиной неопределенных лет и столетий. Все, что я помню – грива седых волос и лицо, изборожденное следами всех мыслимых пороков, похожее от морщин на мошонку.
Они как раз чокались.
Сразу следом за мной явилась мать. С порога она басом заорала:
– Вон!!!
Отчим вскочил:
– Это же Жора… мы с ним в Тихвине… три года под одной шинелькой, на «скорой помощи»…
– Вон!!! – заорала мать.
Она что-то знала. И Жора что-то знал. Потому что растворился в секунду.
И отчим знал что-то.
Бородавка
Эту историю мне рассказал писатель Клубков и любезно позволил разгласить.
Было время, когда он подрабатывал санитаром в одной скромной больничке. И вот что произошло.
Шел по улице человек и ковырял себе бородавку на роже. Кто осудит? Кто запустит камнем?
И сковырнул.
Мгновенно, естественно, залился кровью, аки приготовляемый свин.
Народ переполошился, распереживался, а тут едет «скорая помощь», и публика перекрыла ей путь, чтобы остановить кровь.
Машина оказалась психиатрической.
Но мужичка взяли и отвезли в ту самую, простую больничку. Там его при виде такого дела немедленно поволокли в перевязочную.
А психиатрическая бригада присела на лавочку подождать. С ними никто не разговаривал.