Записки из клизменной
Шрифт:
Меня это почему-то живо интересовало. Меня терзали неясные, опасливые желания, которые я не решался сформулировать. В начмедах у нас ходила симпатичная, но очень строгая дама немногим старше меня.
– И начмеда трахнем! – убежденно отвечал шофер.
– Я ее почти трахнул, – признавался он чуть позже.
Вот оттуда пошло все дальнейшее, с этого «трахнем» во множественном числе, будто все уже было решено и неизбежно.
– Спиртику! – позвал меня шофер в гараж.
Я не хотел спиртику, но власть шофера надо мной была
Мы выпили спиртику, и тут в гараж пошла та самая медсестра. Я поспешил на выход и услышал ее слова: «Почему ты не сказал мне, что здесь Смирнов?»
Я до сих пор не знаю, к добру или к худу было ее незнание.
Дело так и закончилось ничем, но это была увертюра. Мне все еще казалось неправильным пить с шофером и медсестрой в гараже.
Вскоре я уволился.
Но демоны уже поджидали меня; они заранее разделились для верности на многие, многие персоны, и караулили.
Любовь к отеческим гробам
Однажды я поехал в Москву.
Для меня было бы странно побывать в Москве и не познакомиться с московской медициной, хотя бы поверхностно. Так что я посетил Первую Градскую больницу. Там лежал, конечно, мой дядя, долеживал уже. Он попал в травматологию, будучи травмирован при загадочных обстоятельствах, которых не помнил.
В больнице я с облегчением увидел знакомую публику. Одна ультрамариновая бомжиха, выдававшая себя за учительницу английского языка, сидела, свесив ноги, на каталке и скромно рассказывала всем, кто проходил мимо, что ее в тот день проверили на весь учебник венерических болезней и ничего не нашли, примите к сведению. Потупив глаза рассказывала, якобы просто так.
Еще был бомж, к которому боялись подходить даже ему подобные, и мы тоже ушли с лестницы, где курили. Он был весь в мелких проплешинах, с корочками, а лицо – как подушка-думочка, задумчивое.
А третий бомж ограбил дядю, когда того выписывали, украл у него часы, хотя у самого были сломаны ноги и позвоночник.
Дядя, сколько я помню, постоянно соприкасался с больницами.
Отчим как-то повел его на экскурсию в свою больницу, под Питером, показал морг. Дядя бродил среди трупов и кричал:
– Вставайте, бляди! На работу пора!
Междометие
Поступила жалоба. Больной пожаловался на доктора, который его оперировал под местным наркозом.
Ему не понравилось, что доктор, сделав разрез, сказал «упс».
Под конвоем заботы
(простите, Генрих Белль)
В молодости я был исключительно заботливым и внимательным доктором. Забывал о принципе «не навреди».
До всего-то мне было дело, ничто не могло укрыться от моего неравнодушного взгляда.
В далеком петергофском периоде я работал одновременно в поликлинике и больнице. Они примыкали друг к другу. Очень
Я укладывал всех подряд, искренне желая людям добра. И начинал докапываться до истины.
Помню, пришли ко мне крепкие мужички, в количестве двух штук. Жаловались на радикулит. Друг друга они не знали, но я их сделал соседями по палате, уложил. И приучил быть крайне внимательными к своему здоровью. Мурыжил их очень долго, и они как-то нехорошо спелись, боготворя меня и всячески превознося.
Назначил им рентген позвоночника, поясничного отдела. С клизмой и так далее, чтобы все было замечательно видно. Прихожу утром:
– Как наши дела?
Они стоят чуть ли не в обнимку, с энтузиазмом кивают:
– Моем прямую кишку, доктор!
– О, – говорю, – это интеллектуальное занятие.
– Да! – восклицают они. – Очень, очень!
И тут я подумал, что они, пожалуй, нашли и обрели друг друга. Благодаря мне. А ведь были семейными людьми.
Профессор Лапотников
Повстречал в метро своего декана.
Обнялись и чуть не прослезились.
Почему-то про всякую сволочь мне всегда есть, что написать, а вот о человеке редкой доброты – не получается. Слова прячутся.
Он теперь профессор эндокринологии, седой совершенно.
Наш декан никогда и никому не сделал ни одной гадости. Ни на кого не повысил голос. Не отличился ни единой придурью. Это исключительная фигура. Виктор Александрович Лапотников его зовут.
Хромосомы
Холст, масло, рамка, кисти: лаборатория диагностики заболеваний плода при институте акушерства и гинекологии.
Тишина. Рабочий день.
Микроскопы, пробирки, предметные стекла. Общая занятость, легкая сосредоточенность. Бьется муха. В коридоре – чьи-то гулкие шаги.
Внезапный вопль:
– Дауна нашли! Дауна!
Суетливое оживление. Все бегают, заглядывают, хлопают друг друга по спине, недоверчиво улыбаются, пожимают друг другу руки.
Нотабене
Вот даже не история, а мелкое наблюдение. Многих оно заставит недоуменно пожать плечами. Но тот, кто почует жуткую бездну, пусть берет с полки пирожок.
В нашем отделении вели журнал выписки.
Это была обычная амбарная книга для удобства и ориентации в перемене слагаемых. Сумма все равно не менялась. Этот журнал даже не числился в реестре медицинской документации, никто его никогда не проверял и не вменял в обязанность заводить. Он служил – ну, не знаю: блокнотом, органайзером или чем-то еще. Чтобы доктор и сестры знали, кто когда идет на выписку. Подготовили документы, транспорт и так далее. Я, например, назначал дату выписки еще при поступлении, мне это было очень приятно делать. Я вспоминал при этом, что все когда-нибудь закончится.