Записки Клуба Лазаря
Шрифт:
Кто-то подошел ко мне сзади. Я подумал, что это Уильям, и продолжал стоять на коленях и разбирать содержимое ящика.
— Добрый вечер, доктор Филиппс, — сказал Оккам, положив свободную руку мне на плечо. — Прошу вас, не утруждайте себя и не вставайте.
Лезвие бритвы прижалось к моему горлу, но так, чтобы я мог говорить.
— Я как раз собирался искать вас.
— Значит, вас заинтересовала тяжелая артиллерия, — заметил он, глядя в мою раскрытую сумку.
— Я могу все объяснить. Я знаю, где сердце. Мне нужна ваша помощь, чтобы вернуть его.
Голос Оккама был твердым.
—
— Неправда, я лишь признался, что дал Брюнелю обещание.
Лезвие снова прижалось к моей шее.
— Обещание, которое вы нарушили. Не злите меня, доктор, вы знаете, что я хорошо владею этим оружием.
— Да, я видел Биттерна прошлой ночью. Не отличить от работы профессионального хирурга.
— Я дал ему шанс сказать мне, где сердце, а он вместо этого наставил на меня пистолет.
— Он ничего вам не сообщил?
— Сказал только, что продал его, но я так и не выяснил, кому именно.
— А как вы вообще узнали, что сердце у него?
— Ваш человек, Уильям, разыскивал его в пивнушках, где я иногда бываю. И он был не особенно скрытен. И потом, мне не требовался информатор, чтобы догадаться, что сердце находилось у вас.
— Это еще почему?
— Бросьте, доктор, все вы прекрасно знаете… у вас ведь достаточно разума, чтобы понять это.
— О чем вы говорите?
Оккам издевательски рассмеялся.
— Сны и кошмары, разумеется! Или как вы их там называете? Как думаете, почему мы с вами оказались заперты в этой дьявольской машине?
Наконец-то все части головоломки встали на место.
— Вам снятся такие же сны?! — воскликнул я, на мгновение забыв о бритве у своего горла. Вот почему призрачная фигура, которая пробежала мимо меня прошлой ночью, показалась мне такой знакомой. Я узнал в ней не только Оккама, но и моего невидимого товарища по несчастью.
— И знаете, что самое странное?
— Еще более странное, чем одинаковые сны, которые снятся нам обоим?
— Я никак не могу догнать вас. Мы видим друг друга лишь мельком. Мы бегаем по кругу, как бешеные собаки, преследующие свой хвост.
Известие о том, что нам с Оккамом снились одинаковые сны, окончательно сбило меня с толку. Он вышел из богемной среды, и его галлюцинации можно было объяснить постоянным применением опиума. Но была ли всему виной эксцентричность Оккама, или его чувство вины оказалось настолько сильным, что он потерял контроль над своим рассудком? Оккам был прав: я дал Брюнелю слово, как в свое время пообещал юному Нейту, что найду убийц его отца. Может ли одно обещание перевесить другое? Существовали ли весы вроде тех, что использовались в Древнем Египте, чтобы взвесить сердце и тяготившие его грехи? Возможно, если бы я был католиком и серьезно относился к идее греха, это имело бы для меня какой-то смысл. Но я не посещал даже протестантскую церковь. Я был врачом, хирургом, воплощением рационального подхода к жизни.
И дело было не только в ночных кошмарах. В итоге я оказался здесь с бритвой у горла из-за того, что был одержим этим проклятым изобретением — механическим сердцем. Долгое время я считал это
Мне уже порядком надоело сидеть на корточках.
— Я могу встать? У меня уже ноги затекли.
— Только осторожно.
Следуя его совету, я медленно поднялся на ноги.
— Поверьте, я не собирался предавать Брюнеля. Я думал, что поступаю правильно по отношению к нему. Мне казалось бессмысленным хоронить сердце в его могиле.
Лезвие снова прижалось к моей шее.
— Уверен, вы действовали не без задней мысли.
— Конечно, конечно. Не стану скрывать, у меня был свой интерес, — сдался я. — Но есть и еще кое-что.
— Продолжайте.
— Если мы исключим из уравнения сердце и представим, что его не существует, тогда лишим нашего врага возможности действовать. Конечно, когда мы заставили его думать, что сердце еще не закончено, это несколько затормозило его деятельность. Но если бы сердце исчезло, мы окончательно лишили бы его какого-либо стимула. — Я пытался убедить себя, что придумал разумное объяснение, пусть оно и служило запоздалым оправданием моему решению сохранить сердце. — Подумайте сами: если вы хотите, чтобы гончая побежала, сначала нужно выпустить зайца.
Мои слова совершенно не убедили его.
— Мне уже надоело слушать ваши объяснения.
— Тогда у кого, по-вашему, сейчас сердце?
— У Рассела, разумеется.
— Вы ошибаетесь.
Бритва Оккама сильнее впилась мне в горло.
— Я так не думаю, — прорычал он. — Брюнель незадолго до смерти рассказал мне о вашем приключении на корабле.
— Я сказал ему то, что он хотел услышать. Что еще я мог сообщить умирающему? Рассел на самом деле причастен к этой истории, но не он был организатором. И сердце не у него!
— Тогда у кого же?
— У Перри.
— Перри!
— Опустите бритву, — сказал Уильям, поднимая пистолет. — Или я всажу вам пулю в затылок.
После короткой паузы лезвие упало на пол, и я обернулся. Здоровая рука Уильяма была вытянута, и дуло пистолета прижато к виску молодого человека. Лицо Оккама было полно тревоги. Я встал, подобрал бритву и убрал длинное лезвие в рукоятку.
Пора было ввести в курс дела моего импульсивного друга.
— Перри повинен в смерти Уилки и взрыве на корабле. Его фирма продала торпеду вместе с сердцем, и одному Богу известно, кто эти покупатели. Рассел был лишь его марионеткой, поскольку ему срочно понадобились деньги. — Пока Оккам переваривал услышанное, я повернулся к Уильяму, спрятал бритву в карман и велел ему опустить оружие.