Записки матроса с «Адмирала Фокина» (сборник)

Федотов Александр

Какой к черту аврал!? На корабле за семь лет ремонта строительного хлама накопилось, мама не горюй. От ракетного крейсера осталось одно название да начищенная до блеска медная рында на юте, возле рубки дежурного. Везде торчат сварочные кабели, паровые шланги, доски, кандейки (вёдра), арматура – завал, в общем! Два дня – срок нереальный. Что делать? Командир матерится на боцмана, боцман на команду, но понимают: тут и за месяц не управишься. Командир чешет репу и принимает волевое и гениальное по своей простоте решение: корабль стоит к стенке правым бортом, значит только правый борт и будем убирать и красить. Всё строительное барахло убрать с корабля, конечно, возможности нет, а перетащить за два дня с правого борта на левый можно, если поработать ночью, конечно. Левый борт со стенки не

видно. На левом борту бардак, конечно, удвоится, но это ничего, пока Генеральный секретарь здесь, недельку потерпим, а потом обратно по всему кораблю рассортируем. Главное, чтобы Горбачёв на корабль подняться не надумал или со стороны бухты Золотого Рога на катере не решил подойти. Тогда – попа. Но это маловероятно – прорвёмся. И закипела работа.…

К слову сказать, Горбачёв в «Дальзавод» так и не заехал. Зато наш корабль своим выкрашенным правым бортом почти месяц радовал глаз проходившим мимо работягам.

Буксир

Что такое флотское счастье? Это когда по тебе промахнулись.

(Поговорка)

Перед визитом во Владивосток Михаила Горбачёва планировались артиллерийские стрельбы. Маленький, но резвый буксир «Бурный» принимал в этих стрельбах самое активное участие – он тащил мишень. Мишень – ржавую баржу, прикрепили на длиннющем тросе к юту (корме) буксира. А стрелять по мишени предназначалось флагманскому артиллерийскому крейсеру.

Первый залп всегда самый оглушительный. Второй… Третий… Десятый… Огромный артиллерийский крейсер покачивается от отдачи орудий, как игрушечный. Наконец, долгожданный приказ: уничтожить мишень! «С-с-сссс!» – весело свистит первый учебный снаряд.

Как говорил командир одной артиллерийской боевой части: «Снаряд летит сначала по параболе, а потом по инерции». И вот, судя по свисту, этой инерции сейчас ощущалось куда больше, чем следовало. На буксире вдруг напряглись.

«Буххх!» – первый снаряд вырывает огромный столб воды в двадцати метрах впереди буксира. Экипаж и охнуть не успел, как второй снаряд со зловещим хлюпом поднял столб воды в метрах десяти за кормой. Ветер обдал экипаж брызгами.

Холодный душ вывел капитана буксира из оцепенения. Он бросился к радиопередатчику, и как раз в тот момент стальная болванка третьего учебного снаряда с грохотом и скрежетом ударяет по корме буксира, вырывая рваные куски металла из палубы и обшивки правого борта.

– Отцепить баржу на х..!!!! – орёт капитан мокрой от брызг команде – С-а-а-амый полный вперёд!!!

Долго упрашивать никого не пришлось. Тут же в воду падает буксирный тяжёлый трос, а в эфире ещё долго ведутся переговоры крейсера и буксира с использованием неуставных оборотов и выражений. Ну, а потом буксир пришвартовали левым бортом к стенке так, чтобы дыра оказалась с другой стороны. На всякий случай. Подальше от Генсековских глаз.

«Славянка»

Снова даль предо мной неоглядная,

Ширь степная и неба лазурь.

Не грусти ж ты, моя ненаглядная,

И бровей своих темных не хмурь!

Песня-марш «Прощание славянки»

Музыка В. И. Агапкина, слова А. Галича.

Есть на флоте одна замечательная традиция – когда увольняющиеся в запас сходят с корабля на берег и в последний раз отдают честь флагу, играть марш «Прощание славянки». На торжественные проводы на юте выстраивается весь экипаж. Командир корабля лично жмёт руку каждому увольняющемуся в запас и благодарит его за службу. В это время в рубке дежурного офицера ставят пластинку со «Славянкой». И когда из репродуктора начинают литься звуки этой вечной и прекрасной

мелодии, то забываются все обиды, все тяготы и лишения службы отступают на второй план. Ты видишь лишь лица друзей, колыхающийся на просоленном ветру военно-морской флаг и ощущаешь, что на этом корабле остаётся частичка твоей жизни и в твоём сердце навсегда остаётся частичка этого корабля.

Этого события, этой минуты матросы ждут три долгих года службы, и запоминается оно на всю жизнь. Большой Зам, прошедший курс военной педагогики и психологии в Киевском военно-политическом училище, понимал этот тонкий психологический момент, возможно, лучше других на корабле. И поэтому, на этот раз он решил использовать его в целях своей личной вендетты…

По уставу, после оглашения приказа об увольнении в запас, матроса разрешалось держать на корабле до трёх месяцев. И Большой Зам, само собой разумеется, пользовался этой возможностью по максимуму. Своих самых заклятых врагов он мариновал на корабле до упора, все разрешенные по уставу месяцы. Попавшие к нему в немилость томились на корабле, провожая одного за другим на сход всех своих друзей-однопризывников… Одного паренька из осеннего призыва Большой Зам отпустил 31 декабря в 23:55, за пять минут до Нового года. Матрос сошел по трапу, постоял на стенке, почесал затылок и снова поднялся на борт: «Куда я, братцы, сейчас, среди ночи, пойду? Я лучше здесь с вами Новый год встречу, а там уж наутро и домой, на Тамбовщину»

Служить по четвертому году лишние три месяца само по себе жестокое наказание, но на этот раз Большому Заму и этого показалось недостаточно. Мстительный Паша Сорокопут приготовил своим последним дембелям-залетчикам ещё одно тонко рассчитанное психологическое унижение. Он решил лишить ребят «Славянки».

– Хрен им, а не «Славянка», – процедил сквозь зубы Большой Зам, забирая за день до назначенного схода из рубки дежурного офицера заветную пластинку.

По счастливой случайности, проходивший мимо дежурный по юту матрос застал Большого Зама за этим занятием и немедленно сообщил годкам. Дембеля тут же собрались на совет. Церемония увольнения в запас была назначена на завтрашнее утро после подъема флага. Сходить на берег без «Славянки» было никак не по понятиям. На этот раз Большой Зам посягнул на святое! Надо было срочно искать выход из положения…

Утром следующего дня весь экипаж ракетного крейсера «Адмирал Фокин» построился на юте для подъёма флага и торжественных проводов увольняющихся в запас. Последние пятеро матросов из весеннего призыва трёхлетней давности, отглаженные, сверкающие значками, с черными дембельскими дипломатами в руках, замерли у флагштока. Бывшие грозные годки стояли парадные, торжественные и взволнованные, как первоклассники на своей первой школьной линейке… Началась торжественная церемония проводов.

– Спасибо, Севрюгин, – сказал Командир, пожимая руку первому из них.

У бравого пролетчика Севрюги глаза вдруг стали на «мокром месте». Он стоял, белобрысый, веснушчатый, переполненный чувствами и эмоциями, и видно было, как комок подкатил у него к горлу, когда он, по-детски улыбаясь, жал руку Командиру. Севрюгин отдал честь флагу, задержав руку у бескозырки чуть дольше обычного. Он в несвойственной ему манере, по-строевому, четко повернулся и направился к трапу…

Экипаж затаил дыхание…, но вместо привычной торжественной, берущей за сердце мелодии, из корабельного репродуктора неслось только гробовое молчание. Матросы, в своём большинстве пребывавшие в неведении о мстительной задумке Большого Зама, недоуменно крутили головами, оглядываясь на онемевший репродуктор… Тишина стояла такая, что было слышно, как плещутся о борт корабля волны бухты Золотого Рога.

Большой Зам растянул свои лоснящиеся щеки в ехидной улыбке. Он даже и не думал скрывать своего злорадства. Всё его существо наслаждалось кульминацией унижения. «Чтобы другим неповадно было!» – так и читалось на его лице, когда он обводил торжествующим взглядом экипаж. В полной тишине слышался только стук шагов Севрюгина по деревянному трапу. Было видно, как он чуть замедлил шаги, видимо ещё отчаянно на что-то надеясь… И вдруг с мачты соседнего легкого крейсера «Дмитрий Пожарский», как гром среди ясного неба, грянули аккорды «Славянки»!