Записки майора Томпсона. Некий господин Бло
Шрифт:
Но не успеет воцариться мир, как Франция тут же бросается в новые битвы. Под сенью фронтонов, провозглашающих Равенство и Братство, французы на свободе предаются одному из своих самых излюбленных видов спорта, пожалуй столь же популярному, как и велосипедные гонки: классовой борьбе. Я не стану отбивать хлеб у социологов — пусть они изучают, как развивался этот спорт на протяжении веков, как менялись его правила и направления. Но одно все же меня поражает.
Американский пешеход при виде миллиардера в роскошном «кадиллаке» втайне мечтает о том дне, когда он тоже сможет сесть за руль собственного «кадиллака».
Французский пешеход при виде миллиардера в роскошном «кадиллаке» втайне мечтает о том дне, когда он сможет выбросить миллиардера из автомобиля и тот будет ходить пешком, «как все» [25] [26] .
Я
25
Одно из самых любимых выражений француза: «быть, как все». Ежеминутно сталкиваясь с этим «как все», можно подумать, что во Франции все живут «как все». На самом же деле нет на свете страны, где бы прилагалось столько усилий к тому, чтобы быть не «как все», и где бы люди, жаждущие равенства, испытывали бы столь неудержимую страсть ко всяким льготам: пропускам, контрамаркам и пр. — Прим. майора Томпсона.
26
Вы, вероятно, заметили, как старательно майор обходит молчанием английских пешеходов, которые, конечно, слишком хорошо воспитанны, чтобы разрешить себе мечтать на улице. — Прим. франц. перев.
Этот процесс типичен в одинаковой мере как для политики, так и для лыжного спорта. Недавно в моду вошли короткие лыжи. Незамедлительно вся стоящая на лыжах Франция разделилась на сторонников и противников коротких лыж. В каждом французе дремлет это «против», которое мгновенно пробуждается, стоит только появиться какому-нибудь «за». Именно этим объясняется уму непостижимое обилие французских политических группировок.
И разве под силу нормально устроенному англичанину, то ость способному только отличить лейбориста от консерватора, уловить те нюансы, которые отделяют «левых республиканцев» от «республиканцев левого направления» или депутата «Республиканского союза социального действия» и депутата «Республиканского и социального действия». Действительно, я этого не могу [27] .
27
Дословный перевод — Really, I can't. — Прим. франц. перев.
Не в силах рассмотреть все сто тысяч принципов, по которым делятся французы (впрочем, известно, что французы испытывают подлинный ужас перед ненужными сложностями), я остановлюсь лишь на том, по которому вся современная Франция делится на два лагеря: чиновников, считающих, что их ни во что не ставят и обращаются с ними свысока, и нечиновников, убежденных, что все зло исходит именно от чиновников.
Таким образом, ежедневно, кроме воскресенья — дня перемирия (впрочем, сами французы признают, что они в этот день безумно скучают), сорок два миллиона граждан Франции ополчаются против сорок третьего миллиона.
На первый взгляд казалось бы, что численное превосходство одной из сторон должно было бы определить ее победу. Но во Франции никогда нельзя судить о вещах по первому впечатлению. Вы то и дело открываете для себя новые тайны и в конце концов начинаете постигать, почему эти люди так непостижимы.
Француз, проникший в комиссариат полиции, в кассу социального страхования или в мэрию, напоминает мне лучника, готового отправиться на Столетнюю войну. Вооружившись дурным настроением и изрядной долей сарказма, он наперед уверен в том, что ему ничего не добиться,
Идущий на приступ француз, которого на бюрократическом языке, словно затем, чтобы заранее испортить настроение, называют «просителем», обыкновенно наталкивается на чиновника, облаченного в вылинявший халат или потертый костюм, который он «донашивает» на службе.
О стену его равнодушия («И не таких видали… Вы у меня не один!.. Не я устанавливаю правила…») одна за другой затупляются стрелы даже самых воинственных нападающих, а именно — тех, у кого больше всего орденских ленточек («Вы еще за это поплатитесь, мой друг… У меня рука в вашем министерстве!»). При этом господин, обладающий высокими связями, вытаскивает из своего бумажника какую-то книжечку, перечеркнутую красной полосой, и, хотя никто не успевает ее разглядеть, она производит явное впечатление на окружающих. И кажется, что рука, на которую только что ссылался этот господин, протянувшись над головой чиновника, пробивает преграды, пересекает Сену и оказывается прямо в кабинете министра, который тут же увольняет виновного.
Но, укрывшись за своим окошечком, чиновник сохраняет невозмутимое спокойствие. У него по сравнению с осаждающим то же преимущество, что у людей, с комфортом устроившихся на террасе кафе, перед проходящими мимо. К тому же у него еще и территориальное превосходство. Он тем более чувствует себя как дома, что под рукой у него всегда маленькая коробочка или корзиночка (чаще всего у женщин), в которых они держат кое-какие личные вещи: ножницы, вязанье, домашнее печенье, леденцы, иногда даже мелкую марку, которой недоставало и которую они по рассеянности искали там, где ей полагалось бы быть.
Возможно, происходит это потому, что мои письма часто адресованы в дальние страны? Но во всяком случае, они весят столько, что обычно оплата почтовыми марками не составляет круглой суммы. Барышня подсчитывает, что я должен заплатить 93 франка, 112 или 187 франков; она довольно легко находит первую марку стоимостью 50 франков, и даже вторую — 30 франков, но иногда ей приходится долго искать недостающую мелкую марку в папке своей сослуживицы, если только она не обнаруживает ее в своей знаменитой коробочке. (Я заметил, что почтовые барышни отдают предпочтение старым коробкам из-под сигар. Good heavens!.. [28] Какой дьявольски сложный путь приходится пройти коробочке из-под гаванских сигар, прежде чем она, окончив свою карьеру, появится в качестве рабочей шкатулки на столе почтовой служащей.
28
Небо справедливое! (англ.)
Иногда сражающиеся стороны отделены друг от друга стеклянной перегородкой, где на определенной высоте пробито штук десять маленьких отверстий. Сначала я думал, что эти отверстия предназначены для того, чтобы пропускать звуковые волны. Отнюдь нет. Они расположены так, что рот служащего и брызжущий слюной рот просителя никогда не оказываются на одном и том же уровне. Поэтому противникам приходится кричать еще громче. Бывает и так, что небольшое отверстие проделывается в самом низу стеклянной стены, на уровне головы служащего, и тогда нападающему приходится сгибаться в три погибели, отчего он еще острее чувствует свое унижение.
У этих отверстий, щелей, окошечек француз проводит значительную часть своей жизни, доказывая, что он действительно существует, что он проживает именно там, где он проживает, и что дети его, поскольку они не скончались, живы.
Казалось, можно было бы считать, что если француз не умер, значит, он жив. Какое заблуждение! Для чиновника он вовсе не жив. Тому подавай прежде всего свидетельство о рождении, вид на жительство, иногда оба документа вместе. (С некоторых пор удостоверение, что ты еще жив, заменено свидетельством, что ты еще не умер. Ничего не скажешь, французы любят играть словами, даже теми, которыми играть не стоит.)