Записки мелкотравчатого
Шрифт:
А вот и Чурюково! Подъехав ближе, я начал внимательно рассматривать эту обетованную землю. Громадное село потянулось по крутобережью и ушло в глубь, откуда виднеются только главы двух церквей да шпили колоколен. Лес, что казался издали смежным, отошел теперь далеко от села на край горизонта. Перепруженная плотинами река образовала огромное озеро; налево оно узким клином вошло в непродерную кущу чепыжника и камышей, между которыми густою дубравою стоят гигантские дубы и ольхи, и все это узкой полосой потянулось налево в даль, вон из глаз. По ту сторону над кущей этой тянется крутым гребнем глубокое поле; по сю сторону от озера, до нас, простлалась во всю длину местности
В виду Чурюкова охотники перестали хлопать и начали съезжаться к дороге: у всех висело в тороках по несколько зайцев. С помощью проводника, встретившего нас у одной из плотин, мы очутились в Чурюкове и пошли путать, — я бы сказал, из улицы в улицу, если б только можно было назвать улицею эту нить узких, перепутанных с примерной бестолочью, виляющих туда и сюда возможностей на проезд, огороженных вместо всякого заборника и плетня безобразною настилкой из перегнившей соломы.
Четыре двора были заняты для нашего временного пребывания в Чурюкове. В трех избах были очищены квартиры для нас, из четвертой доносилась к нам мелкая дробь от поварских ножей. Помещение это, после гнусного ночлега в двориках, казалось нам очень сносным: люди, прибывшие раньше нас с обозом, успели кое-что подмыть, подскресть, кое-где подсыпать песочку, завесить коврами и прочее. Четыре избы эти стояли одна к другой так, как будто между ними произошла недавно ссора; драки быть не могло, потому что их разделяла неправильная лужайка, обрамленная той же соломенной загородкой; эта площадка служила с пользой для нашего обоза и экипажей. Вскоре на ней образовалось что-то вроде ярмарки: зеваки обоего пола и всех возрастов набежали отовсюду и запрудили ее со всех концов.
Общая трапеза наша происходила в квартире Стерлядкина, как ближайшей к поварам; к чаю все собрались у Алексея Николаевича. Общий разговор как-то не склеивался; все говорили отрывками о том, о сем, и каждый заканчивал постороннюю материю неизменным вопросом: «Что-то будет завтра?» — «Найдем ли зверя?» — прибавлял другой тут же, не надеясь услышать ни от кого ответа на первый вопрос. Все знали, что для решения этой загадки был между ними только один человек — ловчий Феопен. Надежды было, конечно, много: волки подвыты, огляжены, сосчитаны, мы шли наверняка; но ведь могло же случиться, что какой-нибудь мужичонка, рассердясь за украденную у него овцу, «стронул гнездо» или матка увела гнездо на добычу и, обыскав место, перекочевала в крепь и держит там выводок, а гнездовики перележивают в старом месте набродом. Мало ли каких диковинок не случается в таком сложном и хитром деле!
— А что, Феопена ты поил чаем? — спросил Алеев у своего камердинера Петрушки, высокого, худощавого и статного малого, который, к слову сказать, был страстный охотник и считался первым борзятником.
— Как же-с, он напился давно.
— Как бы кликнуть? Вот от него узнаем скорее, господа!.. Коли не заартачится! — прибавил потом Алеев.
— Ну, Феопен Иваныч, теперь держись! Теперь от тебя зависит вся наша потеха! — заговорили почти всё мы враз к вошедшему. Перешагнув порог, Феопен Иваныч изволил поклониться всей честной компании, оглянул нас по-своему и стал у двери.
— Ну, что, об гнезде слух как? — начал Алеев.
— Хто ш их знает!.. Как скажешь тут? Мужичонков опрашивал которых, говорят — молодых видают.
— Ну, коли молодых видают, так и гнездовики тут! — подхватил граф.
— А как знать… Вашему сиятельству известно, чай, как верить мужику! У него что зарубил, потом и тешет… а там, поди, снуй
Как много в этих простых, отрывочных, как будто нехотя сказанных словах заключалось и твердой уверенности в себе, и необыкновенного знания своего дела; у всех посыпались сразу доводы, предположения, заключения и прочее. Молчал только один Алеев; он знал своего ловчего и потому не стал больше разговаривать о возможности дела, а заговорил о самом деле.
— Как думаешь, тенетчики нам будут нужны?
— М-м… оно не мешает крыл десяток перекинуть, там вот, изволите припомнить, у хмелины, в дубках, повыше пчельника, где матерой у нас пролез, место не без опаски… неравно, опять сунется. Ружейников поставить тоже не мешает: убить хоть не убьет, да все повынудит.
— Так ты распорядись. Вели Качнову, Дмитрию. Пускай еще кого-нибудь захватят с ружьем. Да чтоб колья подготовляли.
— Слушаю. Скажу.
— А если вместо тенет поставить своры две надежных? — спросил граф.
— Помилуйте, ваше сиятельство, как можно! Да тут какую свору ни дай — ототрется! Место короткое, дубы в охват, ржавцы, перелои, крепь, река. Собаку потерять недолго! Чуть какая озарилась, — тут и протянет лапки… Вот спросите у барина, как Дорогой у них в дубках волка залавливал; разъехался, пришелся в дуб — только одново дохнул. А собака-то была какая! В свете первая! Ни разу не видал я, чтоб он силился, либо што… Как зазрел — голову кверху, и пошел козырем отсчитывать! Нет, таких собак у нас не осталось!
К этому панегирику о Дорогом Феопен Иванович не ждано не прошено приплел еще случая два-три, доказавшие, как опасно травить «в дубках да пеньках», и, угостивши нас этими побасенками, ловко избежал даже намека о том, что будет завтра, изволил очень вежливо раскланяться и объявил, что ему пора на «отзыв».
— Ну, Феопен Иванович, — сказал я, не выдержав и уступая сильному желанию сблизиться и изучить, насколько удастся, эту крутую, замкнутую натуру, — как хочешь, а меня возьми с собой на поверку! Я охотник внове: авось, с твоей легкой руки, начну помаленьку понимать дело.
— Как вам будет угодно. Только вашей милости неравно скучновато покажется… пора теперь глухая… зверь попримолк…
— Уж это не твоя забота. Скучно будет мне, а не тебе. Ты только возьми меня с собой.
— Что ж, поедемте. Только вот насчет спокойствия вам, как… может, придется остаться до утра?
— Да уж об этом не хлопочи.
— Так извольте собираться. Время нисколько…
Феопен вышел.
— Ну, что, господа, поняли вы, что он тут баил? — спросил Алеев Стерлядкина и графа.
Те посмотрели на него вопросительно.
— А я вам скажу, что это значит.
— Что же такое?
— А то, что волки у него за пазухой. Вот увидите: завтра мы наверное с полем. Я спокоен.
В девять часов я ехал о бок с Феопеном Ивановичем на отзыв.
Выехав из села, мы пустились по левой, то есть по нагорной стороне пруда к чаще. То спускаясь в изложины, то поднимаясь вверх, мы подвигались вперед молча. В воздухе была тишина невыразимая: ни звука, ни шелеста; на небе недвижимо стояли тонкие облака, сквозь них чуть-чуть мерцал какой-то чахлый отблеск света; полный месяц, просекая туманную оболочку, расплылся по небу широким белым пятном. Спутник мой сидел в седле словно деревянный, только по воротнику фризового балахона, торчавшему высокой рамкой на затылке, было заметно движение его головы. Оставив пруд за собой, мы отъехали еще версты две полем и, приняв круто налево, остановились у самой окраины.