Записки мелкотравчатого
Шрифт:
Мы смотрели, как говорится, разиня рот, и не знали, что подумать об этом новом фокусе-покусе: граф смотрел вопросительно на меня, я переглядывался с Стерладкиным, Бацов толкал под локоть Алеева.
— Вот еще один из наших, — начал Алеев, чуть дыша. — Это мой добрый приятель, владимирский помещик…
— Очень рад, очень рад, весьма приятно! — перебил толстяк, схватя за руку Владимирца, и откинул ногу по-прежнему.
Тот, не говоря ни слова, выделал ту же штуку ногой. Не было никаких средств удержаться от смеха: я предвидел, что тут не обойдется без дальнейших штук, и искал заранее места для спасения.
— Вы, верно, тоже охотник страстный? — начал пузан.
— Ме-ме-э-ме! — проблеял наш шутник и показал себе на уши.
— Ах,
— Пирожка, водочки? Вот, рекомендую, с грибами… — говорил между тем папаша, подавая кусок немому. — Антуанет, потчуй, занимай… а вы, господа, сначала прошу… прекрасная мадера! А потом… — И Павел Павлович принялся наполнять рюмки мадерой.
Между тем Антонина Павловна подложила немому еще кусок пирога; у Александрины Павловны попросил он сам; глядя на сестер, сердобольная Ненила Павловна прибавила от себя четвертый кусок. Так, собравши пол-пирога и разложа перед собой на сахарной бумаге, немой командировал сестер за цыплятами; тем же путем очутились возле него банки с пикулями и огурчиками; следом за ними прибывали рюмка за рюмкой с наливками, мадерой, хересом и прочим. Обзаведясь хозяйством, глухонемой рассадил вокруг себя Павловен и начал их угощать. «Ах, какой он милый, внимательный, забавный!» — раздалось со всех сторон. Заслужа такое расположение и доверие во время завтрака, герой наш, угостивши всех досыта, принялся за ворожбу и разгадывание судеб. Для произведения этого фокуса он пользовался безвозбранно ручками и ладонями всех Павловен, но когда он, обратясь к нам, показал на ливрейный картуз и, сделав примерный нарез на ладони, начал вытряхивать и раздувать пух по ветру, для нас, понимавших, о чем идет речь, настала совершенная пытка… Кстати Павел Павлович, вообразив, что Владнмирец воздает этим должную похвалу тесту в его пироге, не обращая на нас внимания, начал сам вздувать пух и потряхивал головой в знак совершенного согласия.
— Это правда, — прибавил он, — насчет теста могу похвалиться: торт настоящий!
Мы отвечали на это, что глухонемой был вправе заметить это раньше нас, потому что он знает поварское дело превосходно.
— А что, батюшка, — обратился ко мне папаша, — скажите мне, что он, с роду такой, или…
— Да, — подхватил я, — он глухонемой от рождения; но, несмотря на этот недостаток, он человек с большими талантами; сверх того у него удивительный фокус в глазах.
— Какой же это фокус?
— Да тот, что ему все предметы кажутся вверх ногами.
— Что ж это? Как же это так?
— Очень просто. Вот, например: это дерево, для нас оно вот какое, а для него оно стоит корнем вверх…
— А?… Так… Антониночка, оправься! Нина, сиди хорошенько! Сашок, не вертись!…
И Павел Павлович тотчас приказал убирать посуду и подавать лошадей.
В это время мимо нас лугом Феопен провел стаю домой, и мы его встретили рукоплесканиями и проводили общим единодушным «браво!»
Тут последовало прощанье с нашим радушным гостем и его веселенькими спутницами; кажется, что они не вправе будут на нас жаловаться, потому что при конце свидания все, чем можно было доказать нашу предупредительность и внимание к ним, с нашей стороны было выполнено в точности; сверх того, когда экипаж тронулся, мы все очутились на лошадях и с конвоем, состоящим человек из десяти тех охотников, у которых не было в тороках зверя, проводили линейку версты за две до поворота.
Возвратясь на квартиру, мы начали пировать по-своему: четырнадцать волков были выторочены и лежали рядом напоказ зевакам, которых набралось видимо-невидимо; тут же, пользуясь красным днем, охотники выставили столы на площадку и уселись за сытный обед с преизобильной порцией вина и пива; после обеда составился хор: пляска и песни продлились до полуночи.
На другой день мы выступили в Бокино.
VI
В два часа за полдень увидали мы Бокино. Посворно, как и вчера, охотники равнялись полями, но зайцев находили мало, что доказывало близость и обилие красного зверя. От Бокина до Чурюкова всего-то двадцать верст дорогою, а прямиком, полями, и того ближе. Острова почти смежны, следовательно, волки, рыская постоянно вокруг своих гнезд, выживают русака.
Оставя в левой руке большую дорогу, мы по отлогому скату поля подъезжали к месту: налево, на самой крути бугра, стоял большой барский дом с колоннами и красивым палисадом; направо от него тянулось по бугру село с церковью; низина вся была заткана сплошным камышом и чепыжником, между которыми местами поблескивала довольно широкая река. По краям болота, в полуверсте друг от друга, стояли крестьянские пчельники. В этом-то болоте, которое протянулось на несколько десятков верст и огибало несколько сел и деревень, расселенных по обеим его сторонам, исстари, заведомо, «зазнать», плодится во многих местах зверь выводками. Обапольные мужики знают своего зверя и не строгивают гнезд, потому что и волки вблизи своих сел не щетят скотины.
Борзятники стянулись на луг и поехали на квартиру; мы спустились ко второму пчельнику, вблизи которого, но словам Феопена, было гнездо.
У камышовой изгородки пчельника невзрачный, осторковатый мужичонка с редкою русою бородкой клином, стоя на одном колене, тесал что-то на обрубке колоды. Мы подъехали к нему и начали расспрашивать о волках.
— Как же, есть, милостивцы, есть звери… Это мои собачки, батюшка, — прибавил он как-то умиленно, голосом мягким и вкрадчивым, каким обыкновенно владеют проходимцы и святоши. — А вы, сударики, охотнички?
— Да, мы охотники.
— То-то, вот, даве от господ был приказ; оповещали береговых по пчельникам, чтоб осторожней с зверем быть, и охотников не допущать, а докладывать их милости, на случай какие наедут.
Мы значительно переглянулись.
— Разве господа твои здесь? Ведь барин ваш умер. Кто же тут теперь? — спросил Алеев.
— А молодые-то, детки, батюшка! Вот по лету наехали к нам, из полку прибыли. Теперь вот старшой-то, Иван Петрович, заместо батюшки-покойника вотчиной править взялся, а меньшой, Петр Петрович, охоч больно до лошадок, так за заводом приглядывает.
Я видел, что это известие произвело на моих спутников впечатление нерадостное.
— Что ж твои господа, сами, что ли, хотят охотиться? — спросил граф.
— А господь ведает, сударики! Сами, что ли… Приказ есть, чтоб охотников не допущать, а там что у них на уме — неизвестно. Вот было недели две назад, приезжал сюда Жигунов с охотою, господ с ним таково много, досылали тож и к нашим, да нет, должно быть, запрет не снят. Так и отъехали. А то еще по лету был тутотка человека издалеча, две ночи ночевал у меня на пчельнике. Уж и мудрен же этот человек! И по имени как-то не так, чтоб знакомите было.
— Не Феопеном ли звать?
— Так-то, так, милостивец, он самый!… Уж этот насчет звериных делов такой дотошник, что и не привидано!
— А что?
— Да так-то, батюшка! Я диву дался, глядя на него. Как передневал он тутотка да обшарил, почитай, всю округу, и говорит мне: «У тебя, — говорит, — дядя, в гнезде зверя мало». — «Как мало? — говорю. — Да тут их видимо-невидимо!» — «Нет, — говорит, — всего-то, с стариками, голов десяток, больше не будет: вот считай сам!» — говорит… и пошел он, милостивец ты мой, за энто плесо и ну гудеть по-звериному, на разные голоса, а они, зверье-то, сударь ты мой, и вышли все вот к пчельнику, прямо ко мне, вот сюда, игрище затеяли… И заподлинно всего-то на все девятеро с молодыми, опосля того видывал сколько раз — больше того нету…