Записки мелкотравчатого

Об этом писателе мало что известно. Кажется, ни к какому другому автору в истории русской литературы XIX века так не подходит определение «забытый», но применительно к Дриянскому оно наполняется каким-то особым смыслом. Ведь, похоже, сама судьба распорядилась, чтобы скудные и почти всегда безрадостные сведения о его жизни отступали на второй план перед тем удивительным миром, который открываешь в его книгах. И наверное, совсем не случайно именно в наше время, когда человек, словно спохватившись, вновь и вновь пытается осмыслить свои взаимоотношения с природой, написанные более ста лет тому назад произведения Егора Эдуардовича Дриянского с их основной темой: люди, земля, небо, звери и птицы — возвращаются к читателю, становятся необходимыми в

его движении в будущее.

Е.Э. Дриянский был автором одного романа, написал что-то около десяти повестей, рассказов и очерков, две пьесы. С 1851 по 1872 год он сотрудничал почти во всех крупных русских журналах. Где-то начиная с середины 60-х годов писатель стал задумываться и об итогах своей творческой деятельности. «Видите ли, — писал он С.В. Максимову в ноябре 1865 года, — еще в третьем году покойник Аполлон Григорьев адресовался ко мне с предложением от Стелловского (Ф.Т., известного книгоиздателя. — В.Г.) насчет полного собрания моих вещей… Всех вещей будет до пятнадцати, и со всем наберется листов вблизи ста…» [1]

Но не прошло и десяти лет, как итоги пришлось подводить уже его друзьям. «Милый Миша, — писал Александр Николаевич Островский брату 4 декабря, 1872 года, — Егор Эдуардович Дриянский при последнем издыхании: нужда, сырые квартиры сломили его железное здоровье и довели до лютой чахотки. В темном углу, за Пресней, без куска хлеба, без копейки денег умирает автор «Одарки Квочки», «Квартета», «Туза», «Паныча», «Конфетки» и пр., таких произведений, которые во всякой, даже богатой литературе были бы на виду, а у нас прошли незамеченными и не доставили творцу-художнику ничего, кроме горя. Теперь уж поздно бранить его за непрактичность, за хохлацкое упрямство, за неуменье показать товар лицом; теперь надо помочь ему. Сделай милость, напиши кому-нибудь из членов Литературного фонда, чтобы поспешили помощью несчастному Дриянскому (формальности на этот раз можно и обойти)…» [2]

Письмо Островского было доложено на 32-м заседании комитета Литературного фонда, и 18 декабря нуждающемуся писателю выделили 100 рублей. «Чтобы понять, как вовремя и к месту была эта помощь, — благодарил Островский казначея Литфонда, — надо было видеть, как крестился Дриянский, принимая деньги» [3] .

Той зимой московские газеты сообщали о постановке в Малом театре новой комедии Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын» — Островский будет писать Некрасову о «сумасшедшем, бешеном успехе» пьесы. Открылся модный каток на Пресненском пруду, в двух шагах от квартиры Дриянского, по соседству с Зоологическим садом: именно той зимой — как впоследствии точно установят литературоведы — толстовский Константин Левин будет здесь кататься вместе с Кити Щербацкой. Или вот: «Саратовский помещик Петр Иванович Богданов осенью выехал из Саратова в поле с собаками; куда бежали зайцы и лисицы, туда и Богданов ехал с охотою; так за зайцами и лисицами доехал до Симбирска, где захватила его зима. Между Саратовом и Симбирском до 400 верст по почтовой дороге. Богданов хорош собой, богат, щеголь, танцор, немного поэт — быстро стал необходимым членом общества…» Излагали газеты и другие новости, предупреждали об осторожном обращении с огнем — приближался новый, 1873 год, а с ним и новогодние праздники с их всегдашней пиротехникой.

О смерти литератора Егора Эдуардовича Дриянского 29 декабря 1872 года в доме Александрова, в Безымянном переулке, что за Пресненским мостом, газеты не сообщали.

Островский был, конечно, прав в своем утверждении, что лучшие вещи Дриянского, произведения «творца-художника», прошли незамеченными в тогдашней литературе. В самом деле: если на первые его сочинения и были положительные отзывы в печати (среди них в первую очередь следует выделить оценки Аполлона Григорьева), то вскоре их сменили характеристики из частной переписки, а затем и полное молчание.

Подтверждается и другое заключение Островского, что эти вещи не принесли Дриянскому ничего, кроме горя. Лучшим комментарием к нему могут служить письма писателя, в особенности последние. В них речь идет о нищете, «чистой нищете», когда нет 1 рубля 19 копеек в аптеку сегодня, а завтра денег может не

оказаться и на «более необходимую потребность», то есть на похороны. В одном из писем конца 60-х годов писатель попытался обобщить опыт своих литературных и прочих злоключений: «Знаете, я не фаталист и верю, что все несообразности и неудачи зависят исключительно от нашего неумения орудовать делом, от непрактичности, нерасчетливости и от подобных причин, но о себе имею право сказать, что я именно та исключительная личность, для которой придуманы нарочно и исключительные препоны во всем. Например, я твердо уверен, что если мне завтра предстоит перейти улицу для того, чтобы получить что-либо желанное, даже должное в смысле интереса, непременно посреди улицы окажется либо загородка, либо канава непроходимая, — одним словом, то, что скажет: «Ступай назад! Другим можно, тебе нет!» Черт знает что такое! Так ли, сяк ли, бог меня убей, становится совестно за самого себя. И кружится голова, и тоска разъедает душу» [4] . Знаменательно и само дословное совпадение писем (Островского о Дриянском и Дриянского к Островскому), только Островский убрал «исключительность», и, думается, не потому, что ее вовсе не было, а просто больше было «непрактичности», «неуменья показать товар лицом» и других «подобных причин».

Мнение Островского о том, какие произведения Дриянского считать лучшими, разделялось и многими другими литераторами их круга, так полагал, по-видимому, и сам их автор. Для большинства Дриянский был создателем «Одарки», «Квартета» — и это служило достаточной рекомендацией (во всяком случае, в воспоминаниях современников и их переписке его имя чаще всего фигурирует именно с такой пояснительной характеристикой). О «пр.», то есть о прочих произведениях писателя, как-то не вспоминалось.

Пожалуй, единственное исключение составлял С.В. Максимов.

На письмах Дриянского к нему рукой адресата для справки уверенно проставлено: «Письмо автора «Записок мелкотравчатого». Постепенно именно эта точка зрения возобладала: известно, что «Записки» высоко оценивал и использовал в своих произведениях Чехов, читал и хвалил Бунин, что к числу ценителей «Мелкотравчатых» принадлежали А.М. Ремизов и М.М. Пришвин.

В 1930 году известный историк литературы П.Е. Щеголев переиздает книгу Дриянского и в своем предисловии называет ее «лучшей из охотничьих книг», ставит в один ряд со знаменитыми охотничьими записками С.Т. Аксакова, «Записками охотника» И.С. Тургенева, блистательными страницами, написанными об охоте Львом Толстым. То есть ставит наравне с лучшими, классическими образцами великой русской прозы XIX века. И авторитетно утверждает: «Не только охотничья книга, а еще общечеловеческая и художественная», «написана пером первоклассного мастера».

Но что же это все-таки за книга, заслонившая собой все остальные произведения Дриянского? Что такое «Записки мелкотравчатого», которые позволяют их автору с полным правом претендовать на почетное место в русской литературе и чем они отличаются от других, классических охотничьих записок?

«Посылаю вам, любезнейший Александр Николаевич, статейку в «Смесь», — писал Дриянский Островскому из Раненбурга летом 1850 года. — Душевно рад, что удалось выполнить обещание: не знаю, хорошо ли? От вас зависит оценка. Мое дело было сделать как сумелось. Правду сказать, я было начал ее сперва без основной идеи, а так просто, сплеча! Но, вникнув после в дело, когда оно пошло ровнее, нахожу, что этот отдел есть неисчерпаемый источник для пера, а потому, быть может, ни к селу, ни к городу окрестил ее «Мелкотравчатыми» и расположил так, что впоследствии можно будет развить их как душеньке угодно» [5] .

Так небрежно началась история «Записок», первый отрывок из которых под названием «Мелкотравчатые. Очерк из охотничьей жизни» появился в № 2 «Москвитянина» за 1851 год. Отметим любопытное совпадение. «Мелкотравчатые» были напечатаны в отделе «Смесь», «так сказать, на задворках журнала», по замечанию Щеголева. А за четыре года до этого в «Смеси» январской книжки «Современника» за 1847 год был опубликован первый очерк из «Записок охотника» Тургенева. Или, как писал об этом П.В. Анненков: «…в одном углу журнала блистал рассказ «Хорь и Калиныч», как путеводная звезда, восходящая на горизонте» [6] . В дальнейшем оба эти произведения печатались уже в главных отделах журналов — в «Словесности».