Записки мелкотравчатого
Шрифт:
Наши господа только ахали и пожимали плечами, выслушивая от нас подробное донесение о подвиге ловчего. Многое, о чем мы говорили без прикрас и прибавлений, было до того ново и невообразимо для всей честной компании, что нас постоянно встречали возражениями: «Нет! Не может быть!» — и прочее. Один Алеев молчал и только в конце разговора прибавил:
— Так он еще сорвал с них и контрибуцию [268] ! Признаюсь, этого я не ожидал, хоть и был уверен еще со вчерашнего с ним свидания, что мы будем атукать [269] в графской. Я сильно надеялся на благоприятный исход дела именно потому, что он так упорно не соглашался с нами. Чтоб проверить справедливость моих слов и то, насколько я изучил этого человека, заметьте, что теперь, после такого блистательного успеха,
268
Контрибуция — денежная выплата, налагаемая победителем на побежденного.
269
Атукать — травить, кричать «ату».
Мы условились хранить наше наушничество в тайне от Феопена. Людям, бывшим при нас, и тем охотникам, которым было известно наше переодеванье, было настрого приказано молчать.
Часу в первом Феопен Иванович вошел к нам.
— Что скажешь хорошего? — начал Алеев.
— Да што?… Ничево-с!
У Феопена Ивановича физиономия была крайне нерадостная, как будто он был кем-нибудь обижен.
— Ты что-то не в духе. Не случилось ли чего там у тебя?
— Да што… За чем сам не приглядишь, того и жди, что случится. Собаки было подрались. Пашку пощипал маненько. Малый лядащий.
— Ну, так! Что ж ты нам не скажешь, на чем кончились твои переговоры? Пустят ли нас в степь?
— Как не пустить — должно быть, пустят. Я пришел доложить: прикажите кому из борзятников побыть на два покорма при гончих, в подмогу Сергею, а я отлучусь. Пашутку тож возьму с собой: не пришлось бы где перевыть. А тут на случай завтра, до меня, прибудут к вам насчет капканов, так отдавать надо погодить.
— Хорошо! Назначь, кого там знаешь.
— Слушаю!
На другой день рано поутру прибыл конторщик Клевалов. Рассчитывая время, надо думать, что он поднялся в путь с полночи и не жалел лошадей. Приехал он на тройке в одном из тех рессорных экипажей, которым теперь уже нет названия, и которые у богатых помещиков определяются для привоза и отвоза докторов и приказных. Любой мужик при встрече с подобным экипажем, сворачивая с колеи, непременно скажет: «Дохтура тащат!» — или: «Прут стракулиста [270] ». Но не в том дело. Новоприбывший был не чета этим блюстителям здравия и благочиния. По наружности он казался настоящим барином. Ростом он был высок и красив собой, с приличным брюшком, уважительной осанкой и вовсе не лакейскими приемами. Енотовая его шуба и бархатный осенний картуз не посрамили бы головы и плеч не только судейских, но даже и предводительских. Черная фрачная пара с атласной жилеткой и золотой цепочкой от часов так, кажется, и просились в гостиную к любому степному помещику.
270
Стракулист — прозвище приказного, канцелярского служителя.
Отправясь по указанию охотников для свидания с графским камердинером, он с любопытством осматривал сворных собак, которые были при охотниках или попадались ему на пути. Не менее прилично и с достоинством встретил его и Артамон Никитич, которому доложили о приезде графского управляющего. Камердинер Атукаева вышел по-утреннему, в шелковом халате. Объяснившись, они пожали друг другу руки и отправились к Артамону Никитичу, как оказалось, кушать чай, потому что вскоре один из людей понес туда на серебряном подносе чайный прибор с лимоном, сливками, ромом и сухариками в серебряной корзине. Напоивши своего гостя чаем, Артамон Никитич, уже одетый, вышел с ним на двор и начал ему показывать сворных — барских и охотничьих собак. Клевалов любовался всем и делал очень дельные замечания, доказывавшие, что он хорошо понимает охотничье дело. К девяти часам вернулся Феопен: он прибыл со степи в обществе Пашки и дистаночного. Конторщик тотчас изъявил желание осмотреть гончих и пошел с дистаночным к ловчему. Неизвестно, какого рода разговоры шли там, потому что осмотр стаи продолжался вплоть до десяти часов, после чего Феопен вошел с докладом, что управляющий
— Что ему нужно от меня? — спросил граф.
— А хто ш его знает? Должно быть, пардону, что ли, запросит.
— Ну, зови!
На этот раз граф, уже настоящий, а не подставной, отнесся к нему с речью, вначале короткой сухой, а впоследствии очень ласковой и даже приветливой.
Нет надобности повторять, с каким искусством приличный во всем и до крайности почтительный Клевалов выразил свое сожаление о сделанной нам неприятности. Ко всему, что было уже продиктовано Феопеном, и что мы знали наперед, он прибавил от себя только один лишний пункт: предъявил, что он отодрал розгами одного из конторских писарей, который дерзнул в его отсутствие написать Афанасию записку, не имея на то ни от кого приказания. Вслед за тем он очень униженно заявил нам о цели своего прибытия и приглашал нас поохотиться на степи. Одним словом, все, даже то, чего никогда не пришло бы нам в голову требовать, было предлагаемо к нашим услугам.
— Вашему сиятельству, я полагаю, будет далеконько всякий раз ехать отсюда, — заключил он, получа согласие и благодарность от графа, — а потому не прикажете ли приготовить для вас стоянку в прасольских [271] хуторах? Там для вас помещенье будет и опрятнее, и удобнее, и ближе к местам. Мы с вас за квартиру недорого возьмем, — прибавил он с приличною улыбкой, — разве только что дозволите и нам взглянуть на такую отличную охоту. Признаюсь, я подобной не видывал!
271
Прасол — оптовый скупщик скота и различных припасов (обычно рыбы, мяса и т. п.) для перепродажи.
— Прекрасно! — ответил граф. — Очень благодарен тебе за эту мысль. Мы постоим пока тут, а там, если в самом деле переходы покажутся велики, пожалуй, переселимся и поближе. Надеюсь, что ваши объездные останутся довольны нами. А тебе вперед наше общее спасибо за это предложение.
— Помилуйте, ваше сиятельство! Я очень счастлив, что имел честь сделать что-нибудь, для вас угодное. Дистаночному я прикажу быть при вас безотлучно или оставлять знающего человека для указания мест, и, если что встретится для вашего сиятельства вперед, извольте от него требовать. Затем счастливо оставаться!
— Надеюсь, что мы еще увидимся, — заключил граф очень любезно.
Приличный и подобострастный правитель конторы ее сиятельства изволил раскланяться на все стороны. О крестной маменьке и «грабеже» капканов не было и помина. Как видно, была во всем мудрая воля распорядителя и устроителя этого необыкновенного свидания!
— Я вас приглашаю, господа, любого, взяться устроить это дело так, как оно теперь есть, — сказал Атукаев, когда мы остались одни.
— Феопена сюда, Феопена! — крикнули мы, как кричат из партера при вызовах любимых актеров, и при появлении ловчего разразился страшный гром рукоплескания и восторженное «браво!».
— Ну, Феопен, удивил ты нас своей сметкой, — сказал граф, подходя к ловчему с серебряным кушаком [272] в руке. — Прими это от меня и носи на память о своем удальстве, а это тебе на табак за труд и усердие.
Атукаев подал Феопену кушак и пятьдесят рублей. По примеру графа, Алеев и мы все одарили Феопена щедро.
— Молодец, молодец! — вторили все. — Ты обделал это дело так, как никому бы из нас не пришло бы в голову!
— Да што… Ничево-с… — многое говорилось в этом роде с целью повыпытать у Феопена больше того, что было уже нам известно, но ответом было постоянное «ничево-с» или что-нибудь в роде этом.
272
Кушак — широкий пояс.
— Однако ж мне жаль бедного дистаночного, — заметил под конец Алеев. — Ты с ним поступил беспощадно: можно было его помиловать. Это, брат, грешно!
— Помилуйте, сударь, как же мне с ним поступить-то?
— Ну, все-таки полегче. Я ведь знаю: ты с него сорвал-таки порядком! — добавил Алеев серьезным тоном.
— Это вам так кажется… А я тут, можно сказать, большие убытки понес! Они моли Бога, что на дурака попали… другой на моем месте их не так бы взогрел! А мне куда с ними возжаться? Народ речистый, ловкий… они таких, как я, десятками покупают и продают. А греха тут, воля ваша, нет! — Феопен призадумался, потом как будто отвечал на свой собственный вопрос: — Тут, знамо дело, кто кого надул, тот и прав.