Записки музыканта
Шрифт:
Женщина. А как с хлебом?
Солдат. И где венецианские быки?
Крестьянин. Если уж он не привез никаких вестей о быках, давайте пока что съедим его коня.
Хор. Коня на мясо! Нет мантуанского хлеба! Мантую сожгли! Нигде никого не осталось! Мы одни на свете! Остались только швейцарцы и мы! Коня! Забейте коня!
Гонфалоньер. Тихо! Тихо! Быть может, в этом письме вести для всех, для всего народа Вероны. Тот, кто его написал, наверное, не знает здесь никого, кроме синьорины Джульетты. В письме, возможно, говорится и о мантуанском хлебе, и о венецианской говядине, и о вине, и о том, много ли у нас осталось друзей.
Хор.
Гонфалоньер. Мы послали за синьориной Джульеттой, успокойтесь. Она и прочтет письмо, если умеет читать, а если нет — прочтет кто-нибудь из синьоров сенаторов. А вот и синьорина Джульетта.
На площади появляется Джульетта. Наступает тишина. Джульетта поднимается на балкон, где стоят сенаторы и гонфалоньер.
Гонфалоньер. Синьорина, гонец из Сиены привез вам письмо. Адрес написан на ленте, которая у гонца на рукаве: «Город Верона. Печальнейшей инфанте синьорине Джульетте».
Гонец (преклонив колени). Синьорина, тот, кто написал это письмо пером из клюва птички, опочившей нынче зимой у него в ладонях, сказал мне: «Ты найдешь ее без адреса, ибо — кто не заметит луну в небе?»
Джульетта. Это, должно быть, Ромео.
Гонец. Да, синьорина, Ромео.
Джульетта(подносит письмо к губам, рукой гладит шелковую ленту на рукаве гонца и начинает читать). «Я каждый прожитый день исторгаю из сердца и, как семя, бросаю в землю. И вопрошаю дни мои: „А что же несете вы Любви?“ Ведь всякий день напоен своим особым ароматом. И тихо шепчу я всем дням, теснящимся в пустыне моей души: „Пусть даже все вы прорастете белыми лилиями — разве от этого время станет чем-то другим?“ „Вы по воздуху шлете мне ее улыбки?“ — вопрошаю я мельницы и флюгера моей юности. „Вы шлете мне ее улыбки по воде?“ — спрашиваю я у лодок, плывущих по реке. Не короли же повелевают воздушными замками и речными струями!» (Разворачивает письмо.) «И что такое Ромео, если не звуки, которые в твоих устах могут стать дыханьем Любви? Ах, Любовь, как давно ты уже не ликующий май!»
Разворачивает письмо полностью и читает, приблизившись к фонарю, висящему на столбе.
«Я не утратил привычки говорить с тобой и видеть тебя, Джульетта, ведь в Сиене я каждый день вижу белых голубок. Сердце мое сочится воспоминаниями, едва поутру открываю глаза, ибо оно полно ими до краев, мое усталое сердце, которое все еще гонит кровь по жилам… Я прижимаю к груди букет белых лилий и говорю: „Джульетта!“ В мечтах своих я вижу себя в твоей комнате, но покрывающий меня пепел, остывший пепел, что остался от роз, взращенных в сердце моем твоей любовью и сгоревших дотла вдали от твоего живительного взгляда, — весь этот пепел, смешавшись с пылью, обращается в холодную сырую землю, и она сыплется с меня, непогребенного мертвеца. Я призрак минувших дней, вот почему ты меня не видишь и шагов моих не слышишь, я — как тень от жаркого огня твоих объятий, я страдаю от жажды, погибаю и вновь прихожу в себя, а жажда не прошла, я ощущаю лишь усталость от моего пробужденья от сна, в котором воскресают мое тело и твоя душа. Тот, кто создал из тьмы и хаоса такие живые сосуды, как мы с тобой,
(Здесь на полях рукой музыканта сделана такая запись красными чернилами: «В это время стемнело, и мертвецы начали принимать образ скелетов».)
Джульетта (продолжает читать). «Напои ароматом рук твоих ночной воздух и пошли мне с ночным ветерком запах корицы».
При свете фонаря видны лишенные плоти кисти рук Джульетты. В страхе Джульетта роняет письмо. Толпа на подмостках разражается воплями и рыданиями, их подхватывают все собравшиеся на площади перед церковью, сценическое действо смешивается с жизнью.
Хор. Швейцарцы ушли, потому что объявилась чума! Нам привезли не любовь, а чуму. Черную чуму! Она пришла к нам из Сиены!
На фоне ковра, заменяющего декорации, видно, что все актеры — скелеты.
Хор жителей Комфора. Чума! Актеры принесли нам чуму! Любовь в своих костях несет чуму! В Италии — черная чума! Перед нами смерть! Чума! Чума!
Хор и жители Комфора разбегаются. Площадь опустела. Посреди ее стоит скелет коня, на котором приехал гонец. Это Гвардеец, конь полковника Куленкура, и полковник прямо с подмостков одним прыжком вскакивает в седло и пускает коня в галоп, из-под кованых копыт летят искры.
Слышны крики, по улицам города мечутся огоньки.
Хор и жители. В Вероне чума! В Комфоре чума! На всем свете чума!
Мертвецы достигают кареты, и Мамер пускает вскачь пару запряженных в оглобли лошадей. Когда карета скрывается за поворотом, на площади появляется девушка, нищенка в лохмотьях, медленно подходит к столбу, на котором висит фонарь, подбирает оброненный Джульеттой листок бумаги и принимается читать.
Девушка. А здесь ничего не написано ни про букет лилий, прижатый к груди, ни про ночной ветерок, напоенный запахом корицы. Ах нет, вот тут, с другой стороны, что-то написано! (Читает.) «Муниципалитет Комфора. Шестого флореаля [42] . Разрешение речному стражнику Шайо по прозвищу Ищейка на брак с гражданкой Бонне по прозвищу Тихий Цветок. Пошлина — один франк. Разрешение старухе Гоман собирать конский и ослиный навоз на рынке по четвергам. Бесплатно. Разрешение портному Терну пришивать к штанам пуговицы с национальной эмблемой. Два франка».
42
Флореаль — восьмой месяц республиканского года во Франции (с 20 апреля по 20 мая).
К девушке подходит, стуча перед собой посохом, слепая старуха.
Старуха. Скажи, милая, будут раздавать хлеб христа ради по субботам в Ланриване?
Девушка. Нет, тетушка, нет, не было ни Ромео, ни воспоминаний, ни белых лилий!
Девушка и старуха плачут, обнявшись. Поднявшийся ветер колышет ковер в глубине сцены.
IV