Записки на запястье
Шрифт:
Работаю на выставке, беседую с посетителем, который листает каталог. Спрашивает меня:
— Как на вас выйти?
Цыганочкой, полагаю, или с ружьем.
У Рины Зелёной встретила:
«Приезжая в город, устроители спектакля встречались со знатными людьми этого города — партизанами, депутатами, ударниками, спортсменами».
Как размножается истина? Спорами.
В какие-то периоды жизни ощущаешь себя как башмак фирмы ecco, что стоит по горло в воде
Расположение стрелок на циферблате, когда наступает девять часов утра, выглядит так, будто прилежный ученик поднял руку и хочет ответить урок. Когда на часах девять вечера, он же, подперев щёку, устало дочитывает заданный абзац.
Без четверти три — малыш разметался по постели, раскинувшись маленьким аэропланом.
Армянский мастер Артур сегодня расчёсывал мои волосы и говорил, что мне следует размять шею и плечи, и я буду лучше думать. Улыбаюсь, говорю: — Да ты врач.
— Ты мне не веришь?! — возмущается вдруг.
Доходит только через секунду: — Доктор, Артур, доктор, лечить!
Про пионерские галстуки Артур говорит: «Эти шарфики мы никогда не носили!» Я поправляю, а он хохочет:
— Не путай меня, галстуки — это в ресторан!
Пока дожидаюсь очереди в парикмахерскую, вспоминаю, что Серёжа там у себя валяется с высокой температурой, пишу ему, что вот сейчас меня покрасят, и тогда я позвоню. Приходит ответ: «Настоящая женщина даже звонить ненакрашенной не будет!»
Некоторые городские сцены — это эмбрион игры, когда нужно распутывать, что случилось. Сегодня видела, как индиец в чалме протягивал русской девушке букет, два билета на балет «Тодес» и шоколадку «Гейша».
Сейчас такая ровная круглая луна, что это, наверняка, просто кто-то прогрел пятаком глазок к нам.
На верхнюю полку я сложила блинным пирогом все небольшие книжки. Теперь каждый раз читаю сказку с хорошим концом, поднимаясь взглядом по их корешкам: Одна. День. Ночь. Изюм. Кысь. Двое. Ночь. Зима. Рубашка.
Я думаю, что когда пожилые люди улыбаются, то их морщины должны издавать легкий шорох, который обычно производят веера.
На самом деле я как-то резко схлопнулась внутри себя. Стала совсем небольшой, и мне в себе самой слишком просторно, неуклюже стучусь о стенки, как оставшийся карандаш в пустом пенале. Если так дальше будет продолжаться, я стану внутренним своим гномом, берегущим сокровища. Засяду где-нибудь и буду сидеть. В печёнках.
Домой меня везло такси и юноша водитель, забрав меня, сказал в рацию своему диспетчеру:
— Встретились. В пути.
— Счастливого пути.
Я почему-то расплакалась. Вернулась домой, а там десяток сохнущих чулок, похожих на табачные листья, и пёс проглотил половину зелёной прищепки.
Покупала в рекламном
Шла домой, формулировала, без дураков, смысл своей жизни. Подхожу, на двери белеет объявление и написано «Памятка жильцу». Ничего себе, думаю, как они Библию ужали.
На ботинках порвались шнурки, пошла покупать. Продавец увидел, что я не могу выбрать нужную длину, спросил «Сколько дырков?». Я представила их как точки домино, сложила с обеих ног и сказала «Двадцать!».
Когда я смотрю на ожидающих оценок запыхавшихся, ослепительных молодых фигуристов в блестящих костюмах и пожилых, спокойных, невзрачных тренеров рядом с ними, всё время думаю, что так и выглядят в паре мои поступки и мой здравый смысл. Облажавшийся пацан в перьях и грустный умный дядька.
В лесопарке видали кобеля далматинца. Его морда вся в пятнах, будто бы он плакал вареньем.
Давно раздумывала о том, как не соревноваться ни с кем, ни в чём. Особенно с друзьями, особенно с ровесниками. Чтоб не прикидывать разницу, не взвешивать достижения, не считать медали, не вести счёт и счетов не сводить. Как сказать себе, что у каждого своё и мерить можно только относительно себя же, глупо измерять портняжным метром плотность чужого компота. Янковский в кино говорит — у каждого своя беговая дорожка, беги по своей, незачем лезть на чужую. Нет, это совсем не помогает. Я же вижу, как он рядом бежит, да и финиш — один. Придумала себе: пусть будут разные виды спорта. У Маши гребля, у меня прыжки в высоту. Но тоже не проходит. Звания, мастера спорта, олимпиады — везде. Есть что считать. Придумала тогда так — пусть будут совсем разные занятия. Маша, к примеру, всю жизнь по канату вверх лезет, а я конструктор собираю. Где нам пересечься? Негде. А всё равно выходит, что Маша по канату залезает выше, чем я конструктор собираю.
Обсуждаем с Игорем, как он будет делать свою новую квартиру. Предлагаю ему ломать стены и устраивать прочие новаторства. — Нет, не сбивай меня, — требует, — я уже знаю, что я там хочу. Я придумал. Я хочу, чтобы у меня в комнате был журнальный столик.
В одном кинофильме герой на реплику о том, что всё устроится лучшим образом, отвечает: «Дай ты Бог, дай ты Бог».
Птицы сейчас пролетают прямо над головой ровно на такой высоте, что кажется будто я кафель бассейна, а это пловцы стилем баттерфляй.
Женщины — это, конечно, обувь. Принимают и хранят содержимое, обнимая шнурками с маникюром и завязываясь на горле изящным бантом. А мужчины зато водят их, куда Макар телят не гонял, к едрене фене, к чёрту на кулички, ну и, понятно, называют всё это краем света.
Купила тут еды, гляжу — крабовое мясо «Адмиральское». Сначала было неудобно, что чужое, потом стало противно, как комиссарское тело.
Если люди зажигают, значит это кому-нибудь можно.