Записки нечаянного богача 2
Шрифт:
Потом ещё пели, но уже что-то из военных песен. Затем — из походно-туристических, под гитару, которую притащил откуда-то совершенно обалдевший бармен Игорь, просивший звать его Гариком. Инструмент Лёня как-то хитро и виртуозно запитал к караоке и аудиосистеме, я такого никогда не видел и не слышал. Как, впрочем, и песен «Перевал», она же «Видно, нечего нам больше терять», и «Милая моя, солнышко лесное» в исполнении заслуженного артиста. Но пел он так, что не передать, конечно.
Потом мы с ним дуэтом вдарили ту самую песню про «Бог об этом не просил», под которую и состоялось наше нечаянное знакомство. Надо же, ещё и дня не прошло, а как будто минимум год пролетел. Он всё уверял, что у меня идеальный слух и отличный голос, буквально пару месяцев занятий — и вперед, выступать в концертный зал «Россия». Головин, уже лежа на столе щекой, обещал организовать
Утро встретило меня предсказуемо. Подобные загулы хороши, наверное, лет до двадцати пяти, а после становятся с каждым годом всё губительнее.
Единственной мыслью было позвать Самвела и попросить его чудо-хаш. Но рот, сухой и шершавый, как пустой черепаший панцирь в песках Сахары, издавать любые звуки отказался. Приоткрыв левый глаз я, сквозь выступившие от солнечного света слезы, с изумлением понял, что лежу в собственной спальне. Звать армянина сразу расхотелось — объясняй потом Надюхе, какого это Самвела я зову по утрам так протяжно, как Илья Ильич Обломов — своего Захара.
Внутренний фаталист, кажется, не вполне проспавшийся, затянул «Ныне отпущаеши», стараясь походить на шаляпинский бас, но отчаянно промахиваясь мимо нот и слов. Скептик, держась двумя руками за голову, умолял его заткнуться. Реалист видимых признаков жизни не подавал, но присмотревшись, было видно, что он едва заметно покачивает носком правой ноги в такт звучавшей отходной. Словом, живых не было никого, а смерть кружила над телами жадным вороном, стремясь выклевать последние мозги. Но вдруг открылась дверь, и в нее вкатился, невыносимо мерзко позвякивая, сервировочный столик. Я и не знал, что у нас такой есть. Держала его Надя, поглядывая на меня с заботливой тревогой:
— Дим, есть аспирин, вот, я две таблетки развела. Есть рассол, огуречный и капустный. И пиво есть холодное, ты что будешь?, — негромко спросила она.
Фаталист, оборвавший пение на хрипло-высокой ноте, скептик с зажатой башкой и реалист, так и не открывший ни одного глаза, хором взахлёб разрыдались от умиления и нежности. А я решил, что, скорее всего помер. Или что всё ещё сплю. И для проверки нетвердой рукой отвесил сам себе леща. Звон осыпающегося стекла, адская боль и отборная ругань внутри черепа уверяли — это был не сон.
Попасть стаканом с капустным рассолом в голову удалось почти сразу. Поймать на столике его, негодяя, утратившими всю верность руками было невыносимо сложно. Выручила жена, вручив мне подлеца и придав моим ладоням нужное положение. С ее лица не сходили опасение и забота. Мужчины в таком состоянии похожи на младенцев — крайне умильны, если ещё не успели выбесить, и пользы в быту от них ровно столько же. Стакан с аспирином взять я смог уже самостоятельно, едва не заслужив от Нади ожидаемое: «ай, кто тут у нас такой молодец? Давай — за ма-а-аму!».
В общем, к пиву мы подошли уже приняв условно вертикальное положение на подушках, не опасаясь расплескать ни рассол с аспирином, на фаталиста со скептиком. Реалист мгновенно захрапел по-богатырски, но этот храп уже не убивал, а лишь успокаивал. И Надя начала тихо и задушевно, как сказку на ночь, рассказывать про трех богатырей, которых вчера вечером привел к ней на крыльцо Василий Васильевич, начальник охраны.
— Вы, главное, не волнуйтесь, Надежда Сергеевна, и не ругайте их ни сегодня, ни завтра. Потом — ради Бога, хоть убивайте, но сегодня и завтра — бесполезно, — убеждал ее мудрый мужик.
Мы же в это время молча, но крайне убедительно опровергали краеугольные основы физики и геометрии, приучившие всех со школы, что трех точек для устойчивости вполне достаточно. Головин, Лёха и я, зажатый между ними двумя, напоминали треногу для костра или трехногую табуретку, готовые, кажется, сорваться в разудалый пляс. Но лучше лёжа, конечно. Лёжа ведь не упадешь?
Охрана вместе с начальником внесла в дом всю инсталляцию, бережно, без демонтажа, и сложила нас дровами на диван. И начались изумительные истории. Лёха клялся, что он теперь пойдет в разведку только со мной, потому что у меня тестикулы стальнее стальной стали. Ему, как военному, такая вопиющая тавтология была простительна. Головин гудел, что разведка — баловство, он бы со мной в рейд отправился прямо сейчас, что бы это ни означало. Я капризничал и ни в разведку, ни в непонятный рейд не хотел, вопя, что в гробу я видал всех — и абреков, и военных, и банкиров, и броневики, и онлайн-журналистов, что врут, как
Там мы их и застали, в той же позе. Надя вела меня под руку бережно, как старенького писателя, ученого или генерала. Хотя нет, генералов явно водят бравые ординарцы, так что пусть будет писатель или ученый. Шаге на седьмом я даже научился заново поднимать ноги, а не шаркать ими по полу. И в целом рос и мужал очень быстро, практически на глазах. Вот что делает искренняя забота и любовь, при поддержке аспирина и прочей народной медицины.
Головин, судя по всему, планировал свести счеты с жизнью. Свесив одну руку с дивана, он непослушными пальцами шерудил в шнурках берца. Тягу к тренировке мелкой моторики в нем сейчас не разглядел бы ни один специалист школ Монтессори или узкопрофильных больниц и институтов, вроде Сербского. Значит, наверняка ладился повеситься. Лёха жалобно мычал, запихав голову между подушек дивана, прячась от солнечных лучей, как настоящий упырь. То, что на них лица не было — и говорить не стоит.
Я, пока не увидел это поле павших, хотел еще разбудить их громким «Госссспода офицеры!», но решил не рисковать. И их жалко, и нас с Надей — а ну как стрельнут оба? Ты им — два слова, они тебе — две лишних дыры в голове. Она, конечно, и так была не фонтан, но я к ней как-то попривык уже именно в этой, природной модификации, без лишней вентиляции и дренажа.
— Мужики, пиво будете?, — спросил я у дивана едва ли не шепотом.
Тёма тут же начал стремительно эвлюционировать, потянув на звук уже обе ручки и начав их требовательно сжимать в воздухе в кулачки: «дай-дай!». Я уже знал, что у ангела-Надежды в столике на колесах, который позвякивал теперь мило и кокетливо, совсем не так, как с утра, ехало полдюжины холодного светлого нефильтрованного. Достав две и свернув им пробки, еле попал бутылками в шарящие вокруг слепые клешни стального Головина. Тот проделал хитрое, едва уловимое движение правой рукой, отчего пиво в посуде чуть закрутилось, и опрокинул тару над страждущим ртом пустынника. Казалось, первые несколько секунд даже шипение слышалось, будто напиток не в рот попал, а на каменку. Как это произошло — я не понял. Отрицая физиологию и физику, жидкость ввинтилась в туловище Артема, который ее даже не глотал — просто вливал. Ожидаемого выхлопа углекислых газов, неизбежного казалось бы при таком вольном обращении с пенным напитком, тоже не произошло. В незабываемом путешественнике первые пол литра исчезли, как в черной дыре. Зато в глазах пропала скорбь. Не выпуская пустую бутылку из правой руки, он присосался к оставшейся. Но теперь уже традиционно, с ритмичными движениями кадыка, и без прежней спешки. Убирал вторую пустую бутылку от лица уже совершенно другой человек. В глазах Головина горели преданность и благодарность за чудесное спасение. Он осторожно поставил тару возле дивана и до третьей дотянулся уже сам.
В это время Лёха победил диванные подушки и вырвался из плена, в котором, видимо, провел всю ночь. Кто там, в плену, смог так надуть и измять ему фасад — было неясно, но когда он повернулся к нам, Надя даже ахнула. Я сдержался. Я видал Головина поутру в кафе-музее «Арарат», меня теперь, наверное, ничем уже не проймешь. Артем прижал к себе подчиненного, который имел некоторый люфт в позвоночнике, отчего сидели у него нормально только таз и бедра, а остальной боец принять вертикальное положение целиком никак не мог. Жестом профессиональной телятницы или ветеринара, Тёма зафиксировал его голову одной рукой, а второй заботливо поднес ко рту поильничек, то есть открытую бутылку. Лёха справился без фокусов и ниспровержения основ физики жидких тел и прочей гидродинамики. Напиток был принят консервативно, но пользу принес такую же. Чудесным образом все такой же опухший и мятый боец стал значительно больше походить на живого человека. Видимо, из-за того, что на щеках, начинавшихся, казалось, прямо под челкой, наконец открылись глаза.