Записки о большевистской революции
Шрифт:
Ни следа от товарищеского радушия, почти дружелюбия, какое я встретил буквально накануне. Министр иностранных дел России дает аудиенцию г-ну посланнику Бельгии, который, однако, пришел сюда просто как социалист под предлогом попросить вернуть реквизированный у него автомобиль и получить кое-какие разъяснения о событиях в Москве, в которых якобы замешаны бельгийцы.
С ходу на этой первой же встрече с западной дипломатией Троцкий находит свой стиль. Стиль, однако, несколько резкий, чуть высокомерный. Настороженный, учтивый, умело уходящий от прямых ответов на затруднительные конкретные вопросы, Троцкий
Только что одержанные им на внутренних фронтах, хотя и очень легкие, победы ничуть не располагают его к примирению. Большевизм очень силен. Как только своей мощью он убедит самых недоверчивых в том, что прочно стоит на ногах, — кабинет сложится сам, и меньшевики либо подчинятся ему, либо останутся за дверью, опозоренные и бессильные что-либо сделать.
Троцкий хочет восстановить в Петрограде нормальную жизнь. Он собирается принять самые жесткие меры, чтобы заставить служащих, коммерсантов и т. д., — тех, кто пока еще противодействует большевикам своей бездеятельностью, — выполнять свои обязанности.
Он также убежден, что сумеет если не преодолеть, то по крайней мере, облегчить трагические последствия продовольственного кризиса, всю ответственность за который должны нести предыдущие правительства.
Затем Троцкий переходит к общеполитическим вопросам. Он не отрицает, что победа германского империализма — смертельная опасность для демократии. В ответ на щедрую похвалу, которую Дестре высказал в адрес Франции, Троцкий обрушивается на нас, потом на все правительства — и союзников, и противника.
Я резюмирую только то, что он записывает нам в пассив. По отношению к нашим противникам он не был таким обходительным, он был просто более лаконичным. Да, он любит французский народ больше других. Но какой сарказм по адресу руководителей-социалистов! Какое презрение к нашей эгоистической левой буржуазии, как он честил наш парламент. Большинство — деревенские лавочники и нотариусы из субпрефектур. Республиканцы и демократы — таковые исключительно до своего появления в Бурбонском дворце. Простофили, невежды, хвастуны, дрожащие перед всяким Пуанкаре{52}, Барту и готовые совершить величайшие глупости, чуть перед ними помашут какой-нибудь дипломатической бумагой.
Это те демократы, что в 1905 г. дали царю миллиарды, которых тому не хватало, чтобы задушить первую революцию.
Это опять же они и их ставленники восемь месяцев назад, прибегая поочередно то к уговорам, то к угрозам, использовали слабого Керенского для того, чтобы не дать русскому народу пожать плоды, которые созрели благодаря второй революции. Наконец, они же, — те, кто вчера хвалил Керенского, а завтра будут поддерживать Савинкова или Каледина, — ведут компанию, отнюдь не идейную, а грубую, клеветническую против самых честных большевиков.
Они, выродившиеся наследники великой революции, пресмыкались перед кнутом. В течение двух лет войны они сносили любые унижения, любые мерзости царизма, любые предательства прогермански настроенных кабинетов министров. Приходит русская революция, и все меняется. Эти лакеи не желают принимать во внимание тяжесть наследства, доставшегося русскому народу; продажные бездарные
Не хватает материальных, интеллектуальных, моральных ресурсов. А союзнические холуи расправляют плечи. Преображаются в надменных господ, хулителей свободы. Западные демократы из кожи лезут, чтобы остановить головокружительное наступление юной социалистической демократии, слишком опасное для их капиталистических привилегий, сознательными или инстинктивными защитниками которых они являются.
Ни один русский революционер не сможет этого забыть, и горький опыт позволяет большевикам утверждать, что правящие классы любой страны безнадежно лживы, а Лига Наций, арбитраж, сокращение вооружений и т. д… — не что иное, как уловки, придуманные капиталистами с тем, чтобы удержать над пролетариатом свое отвратительное господство.
Против войны в будущем и в настоящем есть единственное средство: социальная революция, которая передаст власть в руки трудящихся. Троцкий убежден, что в России совершается социальная революция, и своими усилиями он будет продвигать ее вперед и вперед быстрыми шагами. Он понимает, что не сможет пройти весь путь до конца, но он оставит после себя след и яркий пример, которому в скором времени последует пролетариат всей Европы.
«При условии, — замечает Дестре, — что у вас будет военная сила, которая только и позволит не допустить победы Германии, означавшей бы оправдание империализма и крушение демократии».
Троцкий признает, что рабский мир поставит революцию в трудное положение, по крайней мере, на какое-то время. Победа Антанты невозможна, но он верит в то, что Центральным империям будет оказано достаточное сопротивление, хотя силы равны и обе коалиции окажутся истощенными. Несмотря на возражения Дестре, он настаивает на том, что серьезные факты позволяют ему рассчитывать, что в ходе войны в Германии начнется революция.
Как бы там ни было, но если союзники пересмотрят цели в войне и если станет очевидным, что Германия отказывается обсуждать эти новые и честные положения, тогда будет провозглашена священная война.
«Но не попытается ли Германия вас обмануть, расколоть союзников, сделав вид, что принимает ваши условия, чтобы выиграть время и нанести на западе решающий удар?»
Троцкий утверждает, что в это он не верит. Он оживляется и говорит с глубокой убежденностью, красноречиво развивая уже изложенные мною доводы, которые дают ему основания верить в новый подъем энтузиазма в русских массах, какими бы обессиленными они ни были.
Дух, живущий в русском народе, не ослаб. Его можно поднять, и Троцкий рассказывает нам о героических подвигах Красной гвардии в боях против Керенского. Он полагает, что сможет удовлетворительно решить весьма сложные проблемы технической реорганизации национальной обороны. В завершение он скромно замечает, что бесспорно, сила, которую вновь обретет армия благодаря большевизму, не позволит возродить военную державу первой величины, но он уверен, — что большевики многого добьются в этом направлении благодаря своему идейному авторитету, обеспечивающему им полное доверие народных масс, чего не сможет добиться никакая другая партия.