Записки одессита: часть вторая – послеоккупационный период
Шрифт:
– Скажите, с кем я могу поговорить о заказе?
Важно подходил бригадир Изя:
– С кем имею честь?
– Я – заведующий винным складом совхоза «Светлый путь».
– Не вижу ничего светлого… – басит Изя.
Заведующий суетится, развязывает мешок, достает из него бутылёк желтоватого вина и большой кусок сала:
– Чем богаты, тем и рады…
– Даже не знаю, чем вас отблагодарить – заулыбался Изя – извините, я забыл спросить, «светлый путь», это куда?
– О таком нам никто не говорил, а поэтому я не знаю. Зато знаю, что нам нужно: три
– Рая, выпиши квитанции на изготовление транспарантов.
Рая, приемщица заказов и учетчица по совместительству, спрашивает Изю:
– Второй плакат состоит из пяти слов?
Изя со звоном бьет себя по лбу огромным кулаком:
– Где ты видела транспаранты про Сталина – благодетеля нашего?!
– А может быть, этого колхозника к нам специально подослали из МГБ – не сдавалась Рая, понявшая свою оплошность. Представитель колхоза начинает божиться, что он не имел ничего плохого в виду, просто его переполняли чувства к товарищу Сталину. Изя успокаивает его, протягивает руку, в которую ложатся 50 рублей за срочность исполнения:
– Это – совсем другое дело, это – по-коммунистически.
После ухода заказчика начинается застолье. Иногда к компании примыкает бригадир скорняков Керцнер, признающий только хорошие коньяки.
– Толик, будь другом, забегай за бутылочкой КВВК.
Обычно так дружили до вечера, когда всем хочется петь:
Ой, да я не буду, ой, да я не стану, –
Я, мальчишка, не достану.
И мастерская хором взрывалась:
Нет, ты будешь, нет, ты станешь,
Я нагнусь, а ты – достанешь!
На следующий день художники, уставшие, но полные решимости, перебирали ногами с разных концов города в направлении Тираспольской. Для новых трудовых свершений, за которые вся мастерская была увешена вымпелами ударников.
Золотарь
Послевоенный город заселялся очень плотно, вплоть до подвалов, которые, обычно не были коммунальными. В больших полуподземных помещениях праздновали одесситы именины, свадьбы, советские праздники…
В одном из таких подвалов проживала красивая девушка, в которую влюбился «золотарь». В период ухаживаний он тщательно скрывал свою профессию. После работы мылся хвойным мылом, перед свиданием подходил к друзьям, водителям горкоммунхоза, и интересовался, чем от него пахнет. Водители привычно шутили: «как будто кто-то под елкой нагадил…» Он купался повторно. Но с достатком у него все было в порядке.
Но все тайное становится явным, и невеста, в конце концов, таки узнала, кем он работает, и откуда у него деньги. Последовал бурный разрыв.
Через некоторое время эта девушка засобиралась замуж за другого, более достойного, по ее мнению, избранника.
В разгар свадьбы, когда гости в подвале на Молдаванке весело отплясывали «семь-сорок», отставленный жених из коммунхоза без лишней помпы подогнал свой ЗИС-5 с бочкой, вставил широкий шланг в настежь раскрытое окно, и слил в подвал все содержимое цистерны, попавшее
Город долго шумел, осуждая поступок водителя-ассенизатора, который никак не украшал репутацию красавицы-Одессы, как и квартиру его бывшей невесты…
Инна
Нас как магнитом притягивал к себе подоконник правой парадной подъезда дома № 23 по улице Жуковского. Настроение играющих в карты пацанов напрямую зависело и от того, сколько горячих пирожков удавалось вытащить из окна столовой.
Надоедливая внучка мясника Тайчера подходила к подоконнику со стороны двора, вытягивала указательный палец в сторону игроков и дразнила их:
– Буркулёз, дырки, дырки!
Это было привычно, и пацаны плевали в сторону пятилетней Белочки, внучки Тайчера, как в урну. Разукрашенный подобно новогодней елочке ребенок бежал жаловаться своей бабушке: «Они на мене нахаркали!»
Бабушка Тайчер, спотыкаясь, бежала к окну:
– Ви, букулезники, зачем нахаркали на рыбенка?
– Забери, бабка, свою дуру от нас – успокаивал бабулю Шурик-Жопа – я опять из-за нее проиграл.
Шурик зажмурился в ожидании шалобана по лбу от Бени. Получив заработанный увесистый щелчок, Шурик кричал истерически:
– Уйди, старая дура!
– Это я – старая дура?!
– Ты! Ты!
– Поприходили до нас усякие байструки со всей Одессы, вот придет папа Белочки, будете мине знать!
Зять Тайчеров приходил к своей жене с дочками редко. Он кого-то боялся, и иногда поздно вечером негромко стучал в окно их комнатки. Потом выходила его жена, и они долго шептались о чем-то секретном.
В левой парадной на третьем этаже проживала еврейская семья, побывавшая в Слободском гетто, и каким-то чудом избежавшая расправы.
Женщина средних лет с ярко выраженными семитскими чертами лица жила в одной полутемной комнатке с дочерью своей сестры, Инной. Мама ребенка не спаслась, и перед смертью сумела передать дочку ей на воспитание. Девочке было около десяти, она росла красивым стройным ребенком, и выглядела несколько старше своих лет.
Отношение племянницы с тетей были сложными, даже натянутыми. К этой семье «родная советская власть» относилась не лучше, чем к тем, кто просто «побывал на территории, временно занятой врагом». С началом учебного года тетя сделала, что смогла: купила портфель, тетради, и отправила Инну в школу, сидеть за одной партой в первом классе, рядом с сопливыми соученицами.
Девочка стала пропускать уроки, а вскоре и вовсе перестала на них ходить. У нее завелись «кавалеры» – Инне было с ними интересно. Она стала приворовывать дома, тащила все, что можно было продать на Привозе, включая упомянутый портфель с тетрадками.
После нескольких громких скандалов Инна ушла из дома скитаться с беспризорниками. Ее часто можно было видеть лежащей в Привокзальном скверике на травке в компании чумазых пацанов. Изредка Инна появлялась во дворе, но к своей тете не заходила. В подвал родного дома ее загоняла осень.