Записки офицера «СМЕРШа»
Шрифт:
Да вот еще горе какое на меня свалилось. Через несколько дней после выхода из Коломыи я убедился в опрометчивости обмена своих кирзовых сапог на новые яловые. Крепкие, красивые, в иное бы время доставившие владельцу уйму удовольствия и зависти окружающих. Но у них оказались такие высокие и твердые задники, что растерли мне лодыжку чуть не до кости. А что "было делать? Менять не на что, обоза с нами давно уже не было. Завязать? Пробовал. Но портянка сбивалась и терла еще сильнее.
13 или 14 июля ночью мы брели по дороге между Сквирой и Белой Церковью. Очнувшись
— Смотри, ты, кажется, штык потерял… Протянул руку, ощупал ствол винтовки — штыка нет.
Сразу испариной лоб покрылся. Боже мой! Что же делать? Что же теперь будет? Доложить старшине? Сейчас? Потом? Мысли сбивали одна другую. Скрыть? Да как же это можно? Ведь это же оружие… Трибунал!
Выйдя из строя, я с трудом обошел человек десять и, поравнявшись со старшиной, с дрожью в голосе произнес:
— Товарищ старшина… я где-то потерял… штык… я спал, а когда пошли, не заметил. Мне только сейчас Михайлов сказал…
— Меня не интересует, что вам сказал Михайлов. Штык найти. Иначе — трибунал за утерю оружия. Ясно? Все!
Найти… Как найти? Ночью. Ведь штык — иголка в стоге сена… Сил-то уже почти совсем не было, да еще и на ногу ступить — боль такая, словно железом каленым жжет.
Зашагали мы с Ашкартом обратно. Остальные ждать не стали.
В голове мысль глупая: «Вот стремился с немцами грудь в грудь сойтись, вот и пошел в наступление… Воюй теперь».
А ночь та была беспокойнее, чем предыдущая. Пулеметная, ружейная, автоматная стрельба слышалась совсем неподалеку.
Штык… Сколько всего брошено по дорогам, видали же… штык… где же этот несчастный штык… трибунал… Трибунал!
Мы шли еле переставляя ноги. И я и Ашкарт. Пес часто отставал и с тревогой оглядывался назад. Все его собачьи друзья ушли, а хозяин его тянул куда-то совсем не туда.
Не помню, да, наверное, тогда и не очень-то представлял, сколько мы отшагали по шоссе, как вдруг сапогом поддел что-то металлическое, звякнувшее по дороге. Нагнулся, пошарил — штык! Штык! Настоящий винтовочный штык! О, счастье! Но мой ли? От моей ли винтовки? Не важно, лишь бы подошел, наделся на ствол… Словно и силенок прибавилось. Повернули мы с Ашкартом и, как только позволяли ноги и его сбитые до крови лапы, пошли обратно. Только бы догнать своих, только бы не отстать. Ашкарт уже не оглядывался, а тянул поводком вперед, словно понимал, что догонять своих надо, и как можно скорее.
На шоссе ни машин, ни повозок, ни людей. Стрельба усиливалась. Не могли же наши уйти далеко, силы-то у всех на исходе. Сейчас… сейчас догоним… Ашкарт стал тянуть сильнее и тихонечко повизгивал, значит, учуял или услышал своих. Еще несколько шагов, еще… и мы натолкнулись на курсантов, шедших в хвосте. Идти дальше, до своего места, обгонять колонну, сил не хватило. Так и поплелись. Не знаю, сколько времени прошло, когда по цепи передали: «Привал». Тут же упал в кювет как подстреленный и… дальше ничего не помню до того момента, когда сквозь совершеннейший туман в сознании
Дергал, тихонечко поскуливая, Ашкарт. Автоматически, когда останавливались, в последний момент мы надевали поводки себе на ногу. Так нас учили. Огляделся. Рядом никого. Ушли? Сколько же минут я спал, был без сознания? Ашкарт очнулся первым.
Стрельба была совсем близко. Над небольшим леском, через который шли перед привалом, навстречу друг другу чертили дуги трассирующие пули…
Да, если бы не Ашкарт, быть бы мне в плену у немцев. А они зеленые петлички пограничников ох как не любили! Судьба? Да, и на этот раз она была милостива.
На 18-е сутки, пройдя Белую Церковь, чуть не попав под десант, выброшенный немцами в ее районе, миновали Васильков и, пройдя по улицам темного молчащего Киева, по днепровскому мосту дошли до Броваров.
В чудесном сосновом бору собирались все пограничные части и отдельные группы пограничников, выводимые или выходившие из боев. Стоять на ногах сил уже не было. Ползали на четвереньках.
А кругом было столько земляники, словно кровью был обрызган весь бор.
Кровью… Да. Казалось, то была кровь погибших там, на границе, на земле украинской, моих товарищей на 9-й заставе, не ушедших из Михайлувки, кровь погибших в Перемышле, на заставах близ Коломыи. Красные капли ягод горели кровью на зеленой траве соснового бора в то утро…
18 суток продолжался наш поход. Да нет, не поход — отход. 18 дней и ночей по страшным июльским дорогам земли украинской. Почти 600 километров горя, крови, огня, пожарищ, смертей, ужаса, человеческих трагедий. 600 километров то нарастающей злобы и ненависти, то растерянности и недоумения… Через два дня, за которые нам довелось чуть отдохнуть и встать на ноги, несколько курсантов и меня в том числе, командование направило в Киев для несения службы при военном трибунале войск НКВД, что располагался на Виноградной улице.
Наших четвероногих помощников, так и не ставших пограничными, приказано было оставить в Броварах. Тяжело было расстаться с Ашкартом. Ведь той страшной ночью он спас мне жизнь… Довелось и мне сохранить ему жизнь в те дни. Между Васильковом и Киевом, после одного из привалов, ночью, я никак не мог поднять Ашкарта и заставить его идти. Страшно было смотреть на его разбитые, кровоточащие лапы. Он только виновато скулил и мог лишь ползти. Подошел старшина:
— Ну что тут у вас опять, товарищ курсант?
Я молча показал на собаку. Старшина нагнулся, поднял по очереди все четыре лапы, покачал головой:
— Да, жалко, конечно, но придется пристрелить. Дальше не пойдет. Жалко, хороший был пес…
Не знаю, откуда у меня взялась решимость, но, стиснув зубы, я тихо произнес:
— Стрелять Ашкарта не дам… Не дам!
— А вас и спрашивать-то не спрашивают. Он идти не может, это вам ясно?
— Ясно. Я его понесу.
— Да вы сами-то еле ноги волочите., — Я его понесу…
Я понес Ашкарта. Страшно исхудавший, он совсем не был таким тяжелым, как в Коломые, где на занятиях легко сбивал «нарушителя» с ног.