Записки орангутолога
Шрифт:
— Да вы шутите, — недоверчиво сказал аспирант.
— Нисколько, — возразил Васильев. — После обеда точно покажу. Это место известно еще с моей молодости. Все там вдохновение черпали.
Обед закончился, Миша покинул столовую и остался на пороге, чтобы тоже посмотреть на место, где порхают музы. Мало ли, вдруг когда-нибудь пригодится.
Светило солнышко, дул легкий ветерок. Все это очень располагало к послеобеденному расслаблению. Студенты переваривали обед, лежа на кроватях в своих бараках, а студентки, забрав одеяла, располагались стайками на солнышке. Среди них Миша, уже без удивления обнаружил и Колю в умопомрачительных
Наконец на крыльце показался сытый Васильев с ищущим музу аспирантом. Лицо у профессора после обеда было такое же пунцовое, как и после завтрака.
Он поманил к себе аспиранта и показал ему на скамеечку, стоящую в тени липы рядом с тропкой, ведущей к туалету студенток.
— Вот оно, то самое место, где постоянно музы порхают, — сказал Васильев аспиранту. И как бы в подтверждение его слов по тропинке весело щебеча, пробежала стайка первокурсниц.
— Я так и знал, что вы надо мной смеетесь, — ответил аспирант и пошел к себе в комнату — писать диссертацию без муз.
А преподаватели направились в свое общежитие. Там они, аккуратно обходя расставленные повсюду муляжи коровьих внутренностей, расположились на своих кроватях и продолжили обсуждение дневных новостей.
Больше всего всех интересовало, откуда в озере появились аксолотли. Наконец, кто-то вспомнил, что весной в Никольских Выселках базировались юннаты, среди которых был один энтузиаст акклиматизации экзотических животных. Все сошлись на том, что аксолотли в подмосковных прудах — это его рук дело.
— И не такие случаи бывали, — сказал Стланцев. — У наших коллег из МГУ — тоже, кстати, на биостанции — прошлым летом похожий случай произошел. Их бывший выпускник им в подарок из Антарктиды пингвина привез. Императорского. Роскошная птица, в хорошем пере, упитанная. Они этого пингвина все лето на биостанции держали в вольере, кормили рыбой. Ему там неплохо жилось, только от комаров страдал — у птицы вся кожа вокруг глаз от комариных укусов опухла, как будто пингвин был после запоя. Жил он жил в своей вольере, но то ли его комары настолько замучили, то ли по какой другой причине, да только он однажды ночью подкоп сделал и ушел. Прямо в Москву-реку, благо она рядом протекает. А там в это время два пьяных местных мужика браконьерили — рыбу неводили. И поймали сетью этого пингвина. В темноте они не поняли, кого зацепили, только поняли, что это явно не рыба. Вытащили его на берег и долго с ним боролись, так как сорокакилограммовый пингвин оказался достойным противником и ловко отбивался ластами и клювом. Но его победили, запихнули в мешок и пошли сдаваться сами и сдавать пингвина. В милицию. Пришли ночью в свое сельское отделение. А там только сонный сержант. И вот к нему вваливаются два грязных, мокрых, пьяных мужика с мешком и говорят:
— Вот. В реке поймали. То ли черта, то ли пьяного ребенка. Разбирайтесь. Только в протоколе укажите, что мы сами с повинной пришли.
— Это еще что, — сказал Васильев. — В Омске из зоопарка бегемот сбежал, и
— Что, звери лодку перевернули? — спросил кто-то из ассистентов.
— Да нет, если бы. Просто бегемоты всплыли неподалеку и все.
— И все? И что же тут трагического?
— А трагедия заключалась в том, мой юный друг, что оба эти рыболова были уже людьми пожилыми, и, к несчастью, трезвыми.
— Ну и что же? Не вижу связи.
— А связь заключается в том, что у одного из них сразу же приключился инсульт, а второй просто потерял сознание. А потом этот второй провел полмесяца в психлечебнице, где его пичкали разными медикаментами и доказывали, что он действительно видел в Иртыше бегемотов. А он врачам не верил, и говорил, что это они его нарочно успокаивают и скрывают от него истину — опасную и неизлечимую душевную болезнь.
Потом разговор как-то плавно перешел от животных на муз, как и положено в чисто мужской компании. Доцент Стланцев (находящийся, кстати, в самом расцвете всех своих творческих сил), не выдержав, подтвердил, что это именно пятикурсницы подложили ему в рюкзак товар из магазина «Дикая орхидея».
— Хорошо еще, что не из магазина «Интим» — проворчал Васильев.
Потом все стали расспрашивать невозмутимого Олега Филипповича, о его странном студенте Коле, и Олег Филиппович поведал все, что он о нем знал, а потом добавил, что Коля — это еще цветочек, по сравнению с ягодками из другой группы — Машей и Юрой — «сладкой парочкой», как их прозвали сокурсники.
Эту парочку знали все. У долговязого, рыхловатого Юры были явные самцовые признаки, как у типичного популярного эстрадного певца: наглые глаза, быстро отрастающая щетина на щеках и кудлатая голова, а у его подружки — безликое лицо, но хорошо запоминающиеся другие части тела.
Эта «сладкая парочка» прославилась еще в институте, на лекциях по экологии. Строгий преподаватель этого предмета не начинал свою лекцию до тех пор, пока Маша не сползала с колен Юры и не устраивалась рядом на скамье. Так они и сидели всю лекцию, молча тиская друг друга.
А в Никольских Выселках, на свежем воздухе молодые люди стали настолько любвеобильными, что полностью отдавались своим чувствам и в лесу, и в душе, и даже в общежитии, когда остальные студенты были на занятиях.
Их сокурсникам однажды надоело, что приходится каждый раз ждать у двери, пока Маша и Юра нежатся в объятиях друг друга. И однажды «сладкой парочке» навесили под кроватью пустых консервных банок. Но и это их не смутило, и всей группе снова пришлось ждать, стоя под окном и слушая торопливую мелодию самодельного карильона.
Тулупкина тоже пыталась бороться со «сладкой парочкой». Сначала она их увещевала, потом стыдила. Но все напрасно. Тогда она однажды в полночь пришла в мужское общежитие и, не обнаружив там Юры, уселась на его кровать и стала ждать любвеобильного гуляку, чтобы снова попытаться усовестить его, громко порицая разврат и этим мешая спать остальным непорочным студентам.
Через час с затянувшегося свидания вернулся слегка утомленный Юра. Он заглянул в открытое окно комнаты и увидел на своей кровати силуэт сидящей женщины. У Юры был явный период юношеской гиперсексуальности.