Записки отставного медицин-майора
Шрифт:
— Что вы, доктор, крый божа! Хай яны сдохнуць, каб я…
— Договорились! — обрываю я. — Но помни: я тебя предупредил!
Она астматик начинающий. Она еще не знает, что будет покупать эуфилин впрок, больше всего в жизни боясь, что он вдруг кончится. Такое уже, кстати было: месяца два весь город сидел без эуфилина. И эта усвоит быстро, что к чему, будет всем лекарям совать то колбасу, то еще что-нибудь эдакое, но запас эуфилина у нее будет. И колоться научится сама, и пить будет — начальство своих привычек менять не любит, да и традиция ублажать начальство умрет не завтра.
А вообще нет такой недели, чтоб у нас всего было вдосталь:
И когда я вижу в глазах больного страх, и гнев, и ненависть, я понимаю: вся эта экономика ему до лампочки, ему жить хочется! Он знает твердо: государство ему должно. А раз нет, значит, украли. Нет колбасы — значит, украли торговцы, нет лекарств — украли врачи.
Вот так, дорогуша пациент. Тебе не платят — ты не платишь: ни аптеке, ни мне, лекарю. Ты нищий, и я нищий. Равенство у нас, то есть один нищий ничем не обязан другому нищему.
Ну да, клятвы, врачебная совесть, а как же. Но совесть — понятие религиозное, а мы с пеленок атеисты. И я не уверен, что мне ее, совести значит, хватит надолго, не уверен, что смогу десятки лет днем и ночью мотаться по жаре иль грязи, в ледяную стужу, вскакивать десять раз за ночь, нестись бегом к тебе на пятый этаж и выслушивать твою злобу, понимать ее причины и… не отвечать. И терпеть психованных мамаш, которые в три часа ночи вызвали «скорую» только потому, что ребенок заплакал или бабушка, извините, не так пукнула (был, был у меня такой вызов), или в пять утра выслушивать жалобы пьяного болвана на то, что его, видите ли, жена не любит и он умрет с горя, если я ему не сделаю укол. И однажды я сорвался…
Работал я уже вторые сутки подряд: ночь, день и ночь. В четыре утра поступил вызов — остановка сердца. Летели, как говорит Петя, «сшибая все столбы по дороге»! Прилетели за пять минут. В комнате на кровати лежит женщина лет сорока пяти, больше никого. Кто же вызвал «скорую»? Да она сама и вызвала, лежит вон в полном сознании, румяная — с остановкой сердца так не выглядят! Это другой диагноз: «Синдром пустой второй подушки», одиночество, страх, да и гормоны играют…Но это — не ночью и не для «скорой», черт побери! Впрочем…
— Что Вас беспокоит?
— Вы знаете, доктор, у меня во сне постоянно останавливается сердце! Просыпаюсь — стоит! Я пальчиками вот так пошевелю — начинает идти. Стоит уснуть, опять останавливается. Просыпаюсь — стоит! Я…
— Извините пожалуйста, но у меня тоже часто такое бывает по утрам: просыпаюсь — стоит! Но вас я ни разу не вызывал! Аня! Дай тазепам, 2 таблетки, и выпиши направление на консультацию психиатра. Всё, поехали!
Потом, через неделю, поступила жалоба, меня вызывали, разъясняли, объявили выговор — черт с ними, где-то они правы, и т. д., и т. п. Но…
— Тройка, срочно!
— Слушаю, Танечка.
— Кузнечная, возле гастронома, драка. Звонила какая-то бабулька, дерется один против двадцати. Просила побыстрее, а то он всех поубивает.
— Понял, еду.
К моему приезду бой уже закончен. И милиция здесь, конечно. На земле девять парней корчатся, приходят в себя. Остальные, говорят, дали деру. Оказывается, четверо подвыпивших
Мужик оказался командиром роты ОМОН — наш брат, бывший десантник.
А на следующий день у следователя разъяренные родители орали, что взрослый дядька-сволочь избил бедных подростков-несмышленышей, одному сломал челюсть, у двоих переломы ребер, двое лежат с сотрясением мозга.
Ну, насчет мозга это явный перебор: вряд ли там на всю ватагу набралось хоть полкило серого вещества, нечему сотрясаться.
Не повезло на сей раз любвеобильным родителям с главным свидетелем: «скорая», то есть я, выдал им по полной норме все, что они заработали. Их бедные мальчики — я это официально оформил — были пьяны, озверели, избили старого человека (синяк у него под глазом я тоже запротоколировал). К тому же милиция обнаружила у них ножи, кастеты, велосипедные цепи и нунчаки, так что если бы не этот омоновец, они бы старика изувечили или вовсе прикончили.
И будь моя воля, добавил я, я бы их всех до одного, битых и небитых, отослал в места не столь отдаленные вместе с родителями — непременно вместе!
Следователь вслух обещал поддержать это предложение перед прокурором — похоже, это произвело впечатление. Поворчали, но поспешили разойтись.
Я понимаю, что это все наши дети, дети дети моего поколения, именно мое поколение их воспитало. Но когда я ежедневно вижу такие ватажки (так и хочется сказать, шайки!) пьяных юнцов с бессмысленными, тупыми, злыми рожами, мое понимание кончается. В конце концов, если у человека на ноге гангрена — разве в этом виновата нога? Чаще всего, виноват сам человек. Но чтобы спасти его, виновного человека, невинную ногу ампутируют…
Один из психологов, занимающийся детской преступностью, недавно где-то сказал: «Из всех страхов, которыми политики сегодня пугают народ, они не заметили самый большой. Вы не представляете кошмара нашей жизни, когда ею завладеют нынешние дети, ставшие взрослыми».
Где мои дети? Вот уже пять лет, как их нет со мной. Какие они теперь? Семнадцать сыну, пятнадцать дочери — в кого пошли, Господи, неужели и они?!..
Устаю. Еще бы: вызовы, конфликты, жалобы — «ведь это наконец и жителю берлоги, медведю, надоест». Написать бы о чем повеселее — ну, не о холере же в Одессе, конечно, а, скажем, о Чернобыле.
Мы там были вместе с Костей Вякиным из инженерного полка. Тоже майор, как и я. У нас весь гарнизон такой: все офицеры, кроме зеленых лейтенантиков, естественно, повоевали в Афгане, а половина, сверх того, и в Чернобыле.
Порядок в нашем чернобыльском медсанбате был такой: врача сменяет врач из твоей же части и больше ниоткуда. А посылали сроком на шесть месяцев. И вот пришел черед стоматолога, старшего лейтенанта Лярского, а он задержался в отпуске где-то в Сибири, вроде заболел на неопределенный срок. Из действующих врачей в наличии был только я и хирург. Все остальные кто в длительной командировке, кто в отпуске — словом, ехать выпало мне.