Записки палеонтолога. По следам предков
Шрифт:
Внизу, метрах в полутораста непрерывно, как в калейдоскопе, меняется равнинный ландшафт тундры. Появляются все новые и новые комбинации ее участков разных расцветок — палевых, зеленовато-желтых, коричневатых. Справа игриво изогнулись петли какого-то протока с тусклой водой, напоминающей молочно-кофейную жижу. По его сторонам среди желто-зеленой равнины — десятки плоских озер, овальных, круглых, сердцевидных. Одни из них голубые, с каемками светлой зелени, другие мутно-белесые, третьи розоваты. По поверхности озер разбегаются веерами, образуя бурунчики, какие-то миниатюрные моторки и внезапно исчезают, ныряя в глубину от налетающего страшилища. Это черношейные гагары и утки-морянки. С болотистых берегов срываются временами серые, трепещущие комарики разных размеров — не иначе как кулики, турухтаны, плавунчики, перевозчики и другие. В темно-зеленой извилистой западинке против солнца показалась длинная цепочка тусклых серебряных круглых зеркалец — миниозер, далее видны какие-то
По сторонам пологих, как бы ленивых петель появившейся мутной речки видны правильные четырех-пяти-шестиугольники, залитые водой. Будь это тысяч на шесть километров южнее — в Китае, Индии, Вьетнаме, — можно было бы поклясться, что это чеки затепленных рисовых полей. На самом же деле то было широко распространенное в тундре мерзлотное полигональное растрескивание грунта от жестоких зимних морозов.
Вот большое овальное озеро явно вгрызается в пологую возвышенность — гриву. Видны крутые обрывы с оползнями и пупырышками — бугорками. Немного далее другое озеро почти сгрызло свою добычу — от гривы-холма остался только полулунный приподнятый на десять-пятнадцать метров участок. В нем под нависающими и над сползающими лохмотьями дерна сверкают массивные включения жильного грунта льда. Это похоже несколько на разрезанный бисквитный торт.
Все читанное и слышанное ранее о «вечной мерзлоте» становится теперь более или менее понятным. Возвышенные участки — гривы и холмы — это и есть, вероятно, остатки древней заледеневшей равнины, так называемые мамонтовые могилы. Именно в них по береговым обрывам с пупырышками — байджерахами — собирали на протяжении столетий и собирают в наши дни мамонтову кость. С первого взгляда трудно и поверить, что именно озера с их несколько большим резервом тепла переработали прежнюю плейстоценовую равнину и обнизили ее на 12—15 м. Ведь в ней было накоплено по объему до 60—70% льда! Работая в союзе с теплым воздухом и солнцем, озера растопили грунтовые подземные льды. Освободившийся из ледового плена илистый грунт, стекая в холодных ручейках с обрывов, переотложился на дне озер вместе с костями мохнатых гигантов, живших когда-то на холодной травянистой равнине. У мерзлотоведов этот процесс вытаивания грунтового льда и образования озер был назван кем-то «термокарстом». Термин этот не отражает сути дела, поскольку карстования, т. е. выщелачивания горной породы с образованием подземных пустот, воронок и т. п., как в югославском Карсте, здесь нет — есть размораживание горной породы и вытаивание ледовых стен, с образованием озер и болот.
Однако бог с ней, с терминологией; внизу так много интересного. Впереди показались какие-то странные огромные бугры, словно кратеры небольших вулканов, рядом большие овальные озера, а между ними — травяное болото. На нем — две крупные птицы — то ли белые цапли, то ли аисты. Они поднимаются на широких крыльях и отлетают в сторону от нашей трассы. Ба! Да ведь это же стерхи — белые журавли, которых по подсчетам орнитологов и арктических вертолетчиков осталось в якутских тундрах всего около 400 штук. В Японии и Корее эти птицы в числе нескольких уцелевших десятков давно объявлены священными.
Наш трескучий кораблик приближается, между тем, к границе лесотундры. На всхолмлениях показываются редко посаженные темно-зеленые деревца лиственниц, совсем как игрушечные пластмассовые елочки. Видны пологие извивы мутной, с кофейной жижей, реки, узкие озера — старицы по сторонам русла. Вертолет кренится, делая крутой вираж, и зависает над луговиной. Внизу мелькают белесые палатки, и человеческие фигурки бегут к месту посадки. И вот ковер-самолет, плавно покачиваясь, садится. Торопливо здороваемся с начальником отряда Олегом Гриненко и его помощниками. Они помогают быстро выгрузить багаж. Как только затихают обороты винта, нас тотчас облепляют тучи комаров, прижатых до того мощным током воздуха к моховому покрову. Пилоты, немного размявшись, усаживаются по местам, Снова раздаются выстрелы и выхлопы мотора, раскручивается винт, и нелепое сооружение в виде гигантской стрекозы улетает обратно в Чокурдах.
Итак, наконец мы в лагере. Он устроен на левом берегу Берелеха в редком лиственничном лесочке: две больших и три малых палатки, посередине досчатый стол со скамьями. Нас, вновь прибывших — двоих из Ленинграда, двоих из Якутска и троих из Магадана, — разводят по палаткам, потом усаживают за стол, угощают гусятиной и ухой из сигов, показывают дальний участок яра, где виднеются какие-то серые бревешки — россыпь костей мамонтов.
На следующий день утром после короткого совещания мы отправляемся на вековечный мамонтовый покой. Идем по отмывкам берега под крутым яром метров двадцати высотой. Яр увенчан тающим краем льда и буграми — байджерахами, сложенными пылеватыми суглинками. Через километр показалась обширная россыпь огромных серых костей — длинных, плоских, коротких. Они высовываются из темного сырого грунта посередине склона яра. Сползая к воде по слабо задернованному склону, кости образовали косу — мысок, защищающий берег от размыва. Их тысячи, россыпь тянется по берегу метров на двести и уходит в воду. Противоположный,
Как и «кто тебя усеял мертвыми костями», мутный Верелех, — этот вопрос напрашивается у каждого из нас, но все молчат, подавленные увиденным. Слышно лишь стрекотание киноаппаратов, щелканье затворов фотокамер. Все это — на жужжащем фоне миллионов комаров.
Геологи пытаются наладить мотопомпу, чтобы начать размыв яра, найти труп мамонта, сделать геологический разрез.
Мне же нужно прежде всего осмыслить природу «кладбища», а для этого следует провести учет поверхностно лежащих костей, их видовой состав, скелетную принадлежность. Поэтому, оставив в стороне иные заботы, мы с Геной принимаемся за костную бухгалтерию. Ее оказалось целесообразно вести сверху по горизонтальным рядам — приступочкам склона, отмытым рекой. Мой помощник уселся на мамонтовый таз. Он завернул голову в цветастый накомарник, намазал кисти рук репудином и под диктовку ведет запись в каком-то скверном блокноте. Вокруг него крутится облачко двукрылого царства и перепархивает, охотясь, молодая плиска. Пичуга довольна: здесь можно вдоволь попировать, склевывая комарье. Она садится нам на голову, плечи, колени и кланяется, кланяется без конца. Под ногами шмыгают коренастые узкочерпные полевки, перебегая из норок в куртинках конского хвоща в завалы костей и обратно (рис. 31).
Быстро выясняется, что «кладбище» издавна привлекало многих любителей мамонтовой кости и сувениров. На костях и расщепленных трухлявых бивнях видны зарубки, затески, сделанные на пробу металлическими топорами. Тазовые кости старой слонихи послужили мишенью для стрельбы из трехлинеек. Попадались, однако, изредка и следы каких-то древних ударов, насечек, живо напомнивших порезки костей в слоях палеолитических стоянок Дона и Десны (рис. 32).
Рис. 30. Общий вид Берелехского костеносного яра. Фото Б. C. Русанова, 1965.
Вечером, обследуя береговой склон к востоку от костеносного участка, я обнаружил на верхних отмывках-приступочках несколько отщепов окремнелого сланца, обломок овального ножевидного орудия, кости зайцев, волков. Все это, очевидно, вымывалось из слоя, лежащего метра на два ниже бровки яра. Неужели это палеолит!? Если так, то значит, что много тысячелетий тому назад здесь, у кладбища мамонтов, было стойбище какого-то племени. Позднее, уже в Москве, я осмотрел у зоолога В. Е. Флинта обломок небольшого бивня, 65 мм в диаметре, с рисунком мамонта. Обломок попал к Флинту еще в 1965 г. от якутов поселка Берелех, издавна промышлявших бивни все на этом же «кладбище». На коричневой, гладкой, как бы отполированной поверхности дентина был отчетливо виден рисунок длинноногого и длиннохоботного слона с торчащими вперед небольшими бивнями и с раздраженно приподнятым хвостом. Были там видны и другие царапины, сделанные каким-то острым штифтом. После художественных упражнений бивень был, очевидно, брошен или просто оставлен на стоянке и пролежал в суглинке немало времени, прежде чем снова попал в руки других людей. Прорезки законсервировались, покрылись черной и голубой патиной — следами железисто-сероводородных отложений. Возникли, правда, и соображения о современной мистификации, но московские археологи единодушно признали древность и подлинность рисунка. Впрочем, кроме необычного для палеолита стиля, а именно карикатурно длинных ног и хобота, в этом изображении была деталь, которая выдавала все же его позднее, по сравнению со временем массовой гибели мамонтов, происхождение. При прорисовке передней ноги зверя кремневый (?) резец соскользнул и процарапал косой разлом бивня, а это уже говорило о том, что бивень был использован древним художником после того как побывал в захоронении и оказался сломан жильным льдом. Патриарх русской науки о четвертичном периоде профессор В. И. Громов предположил, что древний художник уже не застал живых мамонтов, а видел только замерзшие туши, вылезавшие из грунта, поэтому он для страховки удлинил своему мамонту ноги и хобот (рис. 33).
Рис. 31. Мы ведем учет костей. Фото А. В. Ложкина, 1970.
Целых два дня мы, не отрываясь, вели учет костей. Их число вскоре уже перевалило за три с половиной тысячи.
Кости мамонтов были самые разнокалиберные, но преимущественно они принадлежали молодым и полувзрослым животным, а также некрупным старым самкам. Об этом говорили небольшие размеры зубов и нижних челюстей. Попадались косточки совсем маленьких мамонтят, пожалуй даже утробных, без эпифизов, так и оставшихся хрящевыми. Изредка мелькала одна-другая кость лошади, бизона, северного оленя, волка, росомахи, пещерного льва, и опять шли бесконечные «мослы» мамонтов.