Записки партизана
Шрифт:
В доме коменданта, куда приехал Штейн, к нему подошел немецкий офицер и отрекомендовался обер-лейтенантом Бернсом, начальником Анапского порта.
Пожимая руку Бережному, немец смотрел на него удивленными глазами и тотчас же начал смущенно извиняться.
Дело в том, что у него, обер-лейтенанта Бернса, есть друг Отто Штейн: они вместе росли и учились в Мюнхене. В последнее время Штейн состоял при господине гаулейтере Крыма. Узнав, что Штейн прибыл в город, Берне поспешил к нему. Но оказалось, что здесь произошло какое-то недоразумение.
Бережной
Да, господин обер-лейтенант совершенно прав: Отто Штейн действительно работает в Крыму и даже собирался выехать на Кубань. Но в самый последний момент господин гаулейтер передумал и послал в командировку его, тоже Штейна, но только родом не из Мюнхена, а из Веймара. Он сожалеет, что надежды господина обер-лейтенанта повидаться с другом не сбылись…
Однако Бернс не унимался. Господин Штейн поймет его настойчивость — он почти год не виделся с другом и хотел бы услышать, как он выглядит и как здоровье его супруги, госпожи Амалии Штейн… Бережной уже вошел в роль: конечно, он с удовольствием расскажет все, что знает о семье его друга, но, к сожалению, только не сейчас. У него неотложное дело. Они встретятся сегодня же, за обедом. И господин Штейн вежливо поклонился.
Обращаясь к начальнику гестапо, Бережной потребовал, чтобы ему показали тюрьму.
— Те безобразия, которые творятся партизанами в районе, — резко заявил он, — заставляют предполагать, что к этим бандитам, заключенным в тюрьме, относятся также спустя рукава. Кроме того, у меня есть подозрения, что в тюрьме находится неопознанным один из вожаков партизан.
Вскоре Бережной уехал в тюрьму. Он никогда в жизни не видел Егорина. У него была только фотографическая карточка, переданная ему Славиным: невысокий мужчина с густой черной бородой, одетый в украинскую вышитую рубашку, весело улыбался, держа на руках свою маленькую дочурку. Снимок был сделан год назад. За этот год Егорин пережил горечь разгрома своих отрядов, ужас пыток, и кто знает, как он выглядит сейчас. Быть может, стал сутулым, седым стариком…
В особом крыле, где содержались наиболее важные арестованные, Бережной вместе с начальником тюрьмы обходил камеру за камерой, внимательно вглядываясь в лица заключенных. Он изредка задавал вопросы и что-то записывал в свою записную книжку.
Егорина не было среди арестованных. И вдруг в одной из камер Бережной увидел человека с черной с проседью бородой. Арестованный лежал на нарах, и разглядеть его лицо было трудно.
— Поднять его! — приказал Штейн.
Арестованный сам с трудом поднялся. Он был страшен: осунувшееся худое лицо было все в ранах и кровоподтеках: всклокоченная черная борода светилась сединой. Левая рука, очевидно, была сломана и висела как плеть.
Бережной
С минуту они молча смотрели друг на друга. Глаза Егорина горели ненавистью, у него дергалось левое веко. Казалось, он сейчас плюнет в лицо этому проклятому фашисту. А Бережному хотелось броситься ему на шею, обнять его и шепнуть на ухо: «Потерпи, дорогой. Мы помним о тебе!» Но он только коротко спросил:
— Кто это?
Начальник тюрьмы почтительно доложил, что это один из партизан, захваченных в Раевской, и что он до сих пор отказывается назвать себя.
Теперь Бережной был окончательно убежден, что перед ним Егорин. Он еще раз внимательно посмотрел на него и невольно отвел глаза: столько ненависти и презрения было во взгляде арестанта.
— Опасный субъект, — процедил сквозь зубы Штейн. — На Кубани слишком нянчатся с ними. На Украине все гораздо проще. Держите его в этой камере. Я сам займусь им.
В коридоре Бережной задержался и сделал какие-то пометки у себя в книжке: ему надо было точно установить, где расположена камера Егорина, чтобы Славину не пришлось плутать по тюремным коридорам.
Больше Бережному нечего было делать в тюрьме. Но, чтобы не вызвать никаких подозрений, он продолжал осмотр. Сославшись на головную боль, он бегло оглядел следующую камеру, в которой, по заявлению начальника тюрьмы, сидели партизаны, захваченные в Раевской. У него действительно разболелась голова от смрада в переполненной арестованными тюрьме, от вида родных изуродованных, измученных людей.
Последняя камера была до отказа набита арестованными. Они вповалку лежали на нарах, сидели на полу, стояли, прислонившись к стенам. Некоторые из них, очевидно, только что перенесли пытку. В камере пахло кровью, слышались стоны…
Бережной повернулся, чтобы уйти из этого ада, и вдруг почувствовал на себе чей-то настойчивый, напряженно-внимательный взгляд. Обернувшись, он увидел — перед ним лежал на полу партизан его взвода, один из тех троих, которых при выброске десанта ветер отнес в сторону и которых Славин так и не мог отыскать.
Глаза арестованного были широко раскрыты. Бережной видел в них удивление, надежду, радость. Измученный пытками и заключением, партизан, увидев перед собой близкого человека, не отдавая себе отчета, поднялся и, протянув вперед руки, бросился к Бережному.
Бережной понял: все решают секунды. И он не растерялся: быстрым, сильным ударом он свалил партизана с ног.
— Связать! — приказал он начальнику тюрьмы и вышел из камеры.
В коридоре он остановился.
— Мой старый знакомый, — еле сдерживая волнение, проговорил Бережной. — Участвовал в покушении на меня. Это было в Крыму. Его сообщники понесли должную кару, ему же удалось бежать.
Из тюрьмы Бережной отправился к коменданту города, мучительно думая о том, под каким предлогом отказаться ему от обеда, как отделаться от обер-лейтенанта Бернса и поскорее выбраться из Анапы.