Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879
Шрифт:
Наступила осень, обычная пора бенефисов, и театральная администрация была в большом затруднении: она не могла удовлетворить всех претендентов, не получивших, по случаю продолжительного траура, своевременно, следующих им бенефисов, а потому и предложила им бросить между собою жребий. Кому судьба поблагоприятствовала, те получили свои бенефисы в зимний сезон, а остальным пришлось их брать в летнюю пору.
Глава XVI
М. С. Щепкин в Петербурге. — Нечто о водевилях вообще и о русском в особенности. — Мелодрама Дюканжа и смерть Каменогорского.
При всем желании соблюсти хронологический порядок, я, в моих воспоминаниях, невольно делаю — «шаг
В 1825 году, в начале июля, приехал в Петербург, в первый раз, покойный Михаил Семенович Щепкин и с первых своих дебютов имел большой успех, несмотря на летнее время, весьма невыгодное для дебютантов, и на соперничество нашего петербургского комика Боброва, о котором я уже упоминал в прежних главах. Хотя эти два артиста и занимали одинаковое амплуа, но во многом между ними было различие. Бобров, наивной, комическою своею личностью, толстой, неуклюжей фигурой и своеобразной, безыскусственной речью, был олицетворенная простота и добродушие; он, казалось, никогда не имел намерения смешить публики, а слушая его простую речь и смотря на него, невозможно было удержаться от смеху. Этим бессознательным комизмом наш покойный Мартынов во многом походил на него. Мольеровский «Мещанин во дворянстве», Скотинин (в «Недоросле»), «Бригадир» — Фонвизина и во многих других пьесах позднейшего репертуара нельзя было, казалось, представить себе другой личности, более подходящей к этим ролям. Щепкин, напротив, благообразный, кругленький старичок, живой, веселый, поворотливый, иногда плутоватый, всегда симпатично действовал на зрителей; к этому надо прибавить, что, при огромном его комическом таланте, он был наделен с избытком драматическим элементом. Он был умнее Боброва, серьезнее относился к своему искусству, и тщательно обдумывая свои роли, все их детали до мелочной подробности передавал с безукоризненной тонкостью и искусством. Еще важное имел преимущество Щепкин перед своим петербургским соперником в том, что репертуар его был разнообразнее: он играл в водевилях и мастерски передавал куплеты; а в ту пору водевили кн. Шаховского, Писарева и Хмельницкого начинали уже приобретать себе право гражданства на русской сцене.
Как жаль, что этим обоим комикам не пришлось ни разу сойтись в одной пьесе; любопытно было бы полюбоваться на их благородное соревнование.
Другие петербургские комики того времени, конечно, никак не могли идти в сравнение с московским знаменитым артистом; хотя актер Величкин, тогдашний любимец райской публики и занимал роли Щепкина в комедиях и водевилях, но расстояние между ними было в несколько раз более того, какое находится между партером и райком.
Когда уже сделалось известным в нашем закулисном мире, что Щепкин собирается в Петербург, актер Боченков (один из посредственных комиков) как-то раз на репетиции подошел к Величкину, который сидел повесив нос, и сказал ему:
— Плохо нам приходится с тобой, Миша; в Москве дрова рубят, а к нам щепки летят! Ну, да не горюй, нас с тобой гостинодворцы не выдадут!
— Ну еще посмотрим! — отвечал ему язвительно Величкин, не даром же другая пословица говорит: «славны бубны за горами»…
Щепкин дебютировал 2-го июля, на Малом театре, ролью Транжирина, в комедии «Чванство Транжирина», соч. князя Шаховского, и в водевиле «Секретарь и повар»; на другой день он играл Арнольфа в «Школе женщин» — Мольера, и с каждой новой ролью успех его возрастал.
В последующие его поездки в Петербург, репертуар его ролей значительно увеличился и петербургская публика всегда была рада дорогому гостю. Лучшего исполнителя комедий Мольера мне, в продолжение моей долголетней службы, не случалось видеть на нашей сцене.
В Фамусове он был неподражаем, и умер, не оставив после себя достойного преемника ни в Петербурге, ни в Москве.
Несколько выше, упоминая о нашем русском водевиле двадцатых годов, я сказал, что водевиль начал тогда приобретать права гражданства на русской сцене, но увы! недолго он пользовался этим правом.
В настоящее время, когда этот род сценических произведений измельчал и почти окончательно утратил свой игривый, веселый характер, или, лучше сказать, не дожив веку, состарился, мне
Следующий отрывок из моих воспоминаний был мною написан лет 25 тому назад, а потому, может быть, иным читателям он покажется теперь подогретым ужином, но авось другие будут снисходительны к старому отставному водевилисту.
Я выбрал эпиграфом известное изречение Репетилова не потому, чтоб был с ним согласен, но полагаю, с своей стороны, что водевиль, хотя и не важная вещь, однакож и гилью ему быть не следует. В настоящее время русскому водевилю пришлось терпеть горе, только не от ума, а, как говорится, напротив того. Во всех почти журналах и газетах, где речь зайдет про водевиль,
Град колкостей и шуток тотчас грянет.В современных повестях и романах встречаются такого рода сравнения:
«Он был бестолков, как водевиль»… «Это плоско, как водевиль»… Короче сказать, водевиль и пошлость сделались синонимом.
Бедный водевиль! сколько он терпит напраслин: его презирают, его чуть не топчут в грязь, его называют незаконным порождением искусства, забывая старинное правило одного из французских классиков, что «все роды хороши, кроме скучного». Ему бедняжке не дают у нас на Руси последнего уголка в литературе. Но неужели более заслуги написать длинную, скучную драму, или комедию, нежели забавный водевиль? Разумеется, многие скажут, что драма и комедия (несмотря на то, как бы они ни были скучны и пусты) все-таки вещи серьезные, а водевиль — шутка, детская игрушка. Но слушать остроумного ребенка, конечно, приятнее, нежели глупого старика.
Сколько у нас можно насчитать оригинальных драм, где лица действуют как марионетки; сколько комедий, имевших в свое время блестящий успех, где одни карикатуры вместо характеров, где настоящий юмор заменен грубым фарсом, где нет ни толку, ни связи, ни идеи, но все-таки их называют комедиями. Драмы, говорят, писали Шекспир, Шиллер, Гете; комедии — Мольер, Шеридан, Грибоедов, Фонвизин, Гоголь; а водевили пишут все… их как блины пекут, и они сделались чуть не масляничной забавой. И точно, их расплодилось слишком много и больше дурных, нежели хороших; но все-таки самый водевиль не виноват, что бездарность сделала из него балаганное гаерство, фарс и буффонаду. Трагедия, комедия, драма, опера так же не русские наименования, как и водевиль, но отчего же они получили на русской сцене право гражданства? Зачем же это гонение на один водевиль? Почему же он не может у нас иметь одного значения с небольшой, легкой комедией? Вся его вина, что он поет; но остроумный куплет дела не портит:
Пой лучше хорошо щегленком, Чем худо соловьем…как сказал дедушка Крылов.
Веселая, остроумная шутка совсем не так легка, как с первого взгляда кажется; она была подчас камнем преткновения многим знаменитым писателям. Не говоря уже о живых, мы только вспомним покойного Полевого, писателя, конечно, с несомненным талантом, который, более или менее, имел успех во всех родах, в продолжение своей литературной деятельности, но водевильная шутка ему не далась и он сам печатно сознавался в своей неудаче.