Записки пинчраннера
Шрифт:
Тем временем в группе ряженых произошли заметные перемены. Я почувствовал, что их мысли и чувства, до сих пор весьма пестрые, слились вдруг в единое целое и сосредоточились уже не на стеклянной стене клиники, а на чем-то совершенно ином. Туда же обратил свое лицо с желтоватой бородой и бровями и Мори.
Там опять шел допрос очередных пришельцев, допрос, который так комично и быстро завершился при нашем появлении, но на этот раз пришельцы не были, подобно нам, чужаками, а просто, отлучившись куда-то, теперь возвратились обратно. Взгляды всех были прикованы к колеснице, которую с трудом волокли двое ряженых в масках чертей. На велосипедном прицепе — теперь его редко увидишь в Токио — был
Снедаемый любопытством, свойственным восемнадцатилетнему, я, расталкивая ряженых, стал пробираться вперед, но покуда смысла спора уловить не мог. Пытаясь проникнуть в его суть, я разглядывал колесницу. Голова льва, во всяком случае по размерам, выглядела вполне внушительно. Уродливой же морда казалась из-за того, что нижняя челюсть была сильно опущена вниз. Пасть льва — киноварь и золото, которыми она была выкрашена, облезли — была набита голыми куклами. Здесь были и Кинтаро [29] , и самые разные соломенные куклы, и все они были голыми. Разумеется, пупсы тоже были голыми, ха-ха. И вот этими самыми разными голыми куклами — старинными, и самыми современными, вплоть до роботов, хотя уже и достаточно потрепанными и грязными, — была набита пасть льва, а иные просто свисали, зацепившись за клыки нижней челюсти. Вокруг головы льва торчали пятицветные бумажные флаги, точь-в-точь такие, которые висят на храмах Дзидзо — божества-покровителя детей и путников, — были свалены в кучу кукольная одежда и маленькие одеяльца.
29
Кинтаро — персонаж японских сказок.
Спорившие, видно, никак не могли договориться и распалялись все сильнее, наконец двое в вырезанных из дерева масках чертей откинули их назад, обнажив потные крестьянские лица. От этого речь их стала более разборчивой, но смысл по-прежнему оставался весьма туманным.
Это мошенничество в государственном масштабе, нам нужно обратиться к сэнсэю [30] ! Почему вы говорите, что по таким пустякам не нужно беспокоить тяжелобольного сэнсэя?!
Дурачье! Повторяете все время «сэнсэй, сэнсэй», не можете, что ли, назвать больного по имени?
30
Сэнсэй — вежливое обращение к старшему, уважаемому человеку.
Разве это пустяки? Почему с нами здесь обращаются как с шантрапой? С нами, законно избранными членами муниципалитета?
Брось болтать! В таком виде в Токио приехали, какие вы еще там члены муниципалитета? Дурачье! Хватит языком трепать! Не увиливайте от ответа!
У нас ее сжигали испокон веку со времен наших предков, понятно? Она сама тихонько сгорает, и все в порядке. Нам любезно сказали, чтобы мы приехали за разрешением в пожарную управу, мол, обязательно получите, вот мы и притащили колесницу, а тут на тебе — запрет. Это, по-вашему, пустяк? Зачем было обещать, мол, за разрешением дело не станет? Мы приехали, а вы нам запрещаете?
Вот и видно, дурачье вы и есть! И правильно, что запрещают. Если все разрешать и ничего не запрещать, какой тогда толк ехать за разрешением?
Ну что, теперь тебе понятно? — подошел к черту, казавшемуся благоразумнее своего товарища, чиновник пожарной охраны.
Вон оно что! Запрещение запрещением, а мы, значит, можем свободно сжечь колесницу. Вот здорово! — неожиданно воскликнул черт.
Что ты мелешь? Ты тоже ничего не понял! — снова возмутился чиновник пожарной охраны. Ха-ха.
Если рассмотреть этот вопрос с нашей точки зрения, — вмешался карлик, — то ничего не поняли как раз вы! Вы понимаете сами, что говорите?
— Мы, — добавила толстуха, — все на том стоим.
Но в Токио живет десять миллионов человек, которые придерживаются противоположной точки зрения. Вы должны это учесть также. С точки зрения этих десяти миллионов вы ведете себя глупо. Шуточное ли дело — в таком непотребном виде, скопом приехали в Токио да еще колесницу надумали сжечь. Неужто вам непонятно, что это наша работа — охранять десять миллионов граждан города Токио!
Ведь мы же молимся о благополучии Могущественного господина А.
Для того чтобы молиться о благополучии одного человека, кем бы он ни был, вовсе не нужно такой толпы, да еще в непотребном виде — ни стыда у вас нет ни совести. Ты же благоразумный человек, пойми, что я тебе говорю!
Прослушав вашу замечательную речь, мы хотим, чтобы вы выслушали и нас — от имени десяти миллионов человек мы хотим освободить вас от бремени ваших забот!
А ты в самом деле считаешь, что прав? — угрожающе спросил карлик. — Мы привезли голову льва, чья раскрытая пасть ведет в ад, и мы должны сжечь ее в Токио! В самой гуще десяти миллионов его жителей!
Я уже сто раз говорил — сжигать колесницу в городе нельзя!
Ну что за чепуху вы все несете? — сдвинув огромную каску на затылок, подпел чиновнику пожарной охраны молчавший до сих пор пожарник.
Пожарные нервничали все сильнее, а карлик разговаривал с ними, точно с пьяными, и держался, с большим достоинством. Тут вступил в разговор лжеблагоразумный черт, прикрыв маской лицо.
— Сжечь такую малюсенькую штуку, нашли о чем говорить! Неужели десять миллионов человек могут испугаться этого? — снова заспорил он.
Второй черт, которого только что обругали, намеренно или нет, вдруг распахнул соломенный плащ и показал спрятанную под ним небольшую канистру — красную, с маркой «Esso»!
— Оболью керосином и подожгу! За десять минут сгорит дотла!
— Что, что, что такое? Я конфискую керосин! Подчиняясь приказу начальника, пожарник подлетел к черту и, как тот ни увертывался, надвинул ему на лицо маску и стал гоняться за ним, колотя по висевшей у черта через плечо канистре: бум-бум, бум-бум!.. Тут же подоспел отряд моторизованной полиции — где он только прятался? — и достаточно было одного удара щитом полицейского, чтобы черт свалился на мостовую. У него отобрали канистру, содрали маску и соломенный плащ и оставили в одном нижнем белье лежать на асфальте. Он лежал на правом боку, обхватив руками голову, видневшееся из-под локтей загорелое лицо приняло землистый оттенок.
Ряженые в один голос произнесли: Фу! Этот возглас можно было принять за выражение возмущения и протеста, но, обернувшись, я разглядел, что они просто смеялись! Пораженный, я поискал глазами Мори и увидел, что у стеклянной стены в некотором отдалении от группы смеющихся ряженых стоит старик, а рядом с ним секретарь Патрона.
ГЛАВА XII
ДВОЕ ПРЕВРАТИВШИХСЯ ССОРЯТСЯ МЕЖДУ СОБОЙ
Жмурясь и отводя глаза в сторону, будто ослепленный обликом подбежавшего к нему великовозрастного младенца, секретарь Патрона сказал, щеголяя своей компетентностью, которую он выказывал каждый раз, когда я приносил резюме: