Записки писателя
Шрифт:
Из малоземельных крестьян, смолоду рабочий на фабриках, Малютин научился читать и писать самоучкой, потому что для школьного обучения в бедной семье отца — деревенского сапожника — не было ни средств, ни свободного времени. В юности гонял плоты и баржи, сплавляя дрова по Шексне и Волге, а то писал и печатал свои стихи в местных газетах и, наконец, благодаря исключительной своей любви к книгам и чтению сделался библиотекарем и переплетчиком при большой фабрике в Ярославле.
За свою трудовую и нелегкую жизнь он сумел дать всем своим сыновьям и дочерям хорошее, а некоторым из них и высшее образование. Многие из них теперь заметные педагоги и работают в областях, а сам Малютин под старость ездит по разным городам и весям — близким и очень далеким, навещая своих детей и внуков и продолжая до сих пор печатать стихи
Вспоминая о своем далеком минувшем времени, поэт между прочим говорит:
Вот она, милая Волга, широкая! Вот он, синеющий бор! Берег обрывистый, заводь глубокая, Синь поднебесная, ясно далекая, Жизнь, красота и простор! Часто сидя над обрывистой кручею В ясные ночи весной, Там любовался я жизнью кипучею, Волгой привольной, широкой, могучею, Залитой полной луной. Слушал я песни на барках народные, Говор и шепот волны, Слушал, как стонут свистки пароходные, Видел, как носятся чайки свободные, Зорко добычу, следя с вышины…Его стихи и рассказы на разнообразные темы, от картин родной природы, от призывов к труду и к борьбе до военных впечатлений последнего времени, появлялись в изданиях и Алтайского края, и Западной Сибири, и на Урале, на Волге, в Суздале, Москве, в Ленинграде…
Вот одно из недавних его стихотворений о советской женщине, присланное мне в письме:
Она была в цепях доныне Века бесправною рабой, Теперь гражданка-героиня С поднятой гордо головой. Кто правит трактором в колхозе, Кто гордо реет в облаках, Кто мчит стрелой на паровозе, Кто отличается в боях? Кто управляет на заводах, Кто лечит раны на фронтах, Кто изучает жизнь природы В полях, лесах и рудниках? Кто поднимает новь родную. Кто едет в глушь учить детей, Несет любовь свою живую В тайгу и ширь родных степей? Все это ты! В Стране Советов Тебе, как матери родной, От всех почет, от всех приветы — Все это дал советский строй!Много поработал на своем веку этот скромный самобытный поэт, вышедший из народных глубин, и сам себе заработал в жизни хорошую и счастливую старость.
В 1952 году, в день моего восьмидесятипятилетия, он прислал мне стихотворный привет в дружелюбно-шутливой форме, прочитанный публично в Центральном доме литераторов и вызвавший веселые улыбки и гром аплодисментов.
Привожу эти стихи:
Милый Митрич! Неужели Вам уж восемьдесят пять?! Так, должно быть, в самом деле Мне-то Вас и не догнать… Обижались Вы, что ноги СталиВсегда интересовался я русскими самородками и так называемыми самоучками, интересовался их успехами, их судьбою и бывал рад, когда эти труженики, искренне преданные своему любимому делу, начинали выходить на дорогу, более или менее широкую.
Однажды поэт Белоусов привез ко мне незнакомого человека, очень скромного и тихого, за какой-то справкой о литераторах, членах Кассы взаимопомощи, где я в то время был председателем. В комнате у меня уже сидело несколько человек моих литературных товарищей: помню С. Я. Елпатьевского, Юлия Бунина, И. С. Шмелева и В. В. Вересаева… Разговор шел о писательских псевдонимах, о шуточных подписях раннего Чехова, вроде «Человека без селезенки» или «Брат моего брата», а также о «Иегудииле Хламиде» Горького и других.
Пока я искал в папках нужную справку, Белоусов, прислушиваясь к беседе, рассказал, что псевдоним «Горький» был одно время его личным псевдонимом, одним из самых ранних, вскоре им оставленным.
— Да вот спросите Ивана Филипповича, — указал Белоусов на привезенного им гостя. — Он все эти дела хорошо знает.
Все мы взглянули на Ивана Филипповича, а тот, скромно опустив глаза, молчал и даже не пошевелился.
— У меня в молодости тоже был псевдоним, — сказал Елпатьевский, обратясь к незнакомцу.
— Да. Я знаю, — тихо ответил Иван Филиппович, — вы подписывались: «Е–ский», когда в восьмидесятых годах сотрудничали в «Северном вестнике».
— Совершенно верно, — подтвердил удивленный Елпатьевский.
— А вот про меня, — улыбнулся Бунин, — вы уж, наверно, ничего не знаете.
Нет, Юлий Алексеевич, и про вас кое-что знаю, — в свою очередь скромно улыбнулся Иван Филиппович. — Вы писали о революционном движении, тоже в восьмидесятых годах… Издание было нелегальное. Печаталось в Харькове, я помню. А псевдоним ваш был «Алексеев».
— Откуда же вы знаете об этом?!
— У меня картотека. Всю жизнь ее собираю. Несколько тысяч карточек уже есть. Тысяч тридцать… Обо всех вас имею сведения. Вот Иван Алексеевич Белоусов подписывался иногда под стихами тоже, как и вы, — «Алексеев», — улыбнулся он Бунину. — Да у него много было псевдонимов — и «Белый Ус», и «Брянцев», и «Брянцевский», и «Муравей», и много всяких других…
Все заинтересовались.
— Говорите: тридцать тысяч карточек? — изумился Шмелев.
— В настоящее время даже, пожалуй, больше. Всю жизнь интересовался библиографией… Собираю все, всякие сведения о литераторах и других заметных наших людях…
— Неужели у вас имеется даже и мой псевдоним, о котором я сам давно забыл? — продолжал допытываться Шмелев.
— Имеется. Вы подписывались одно время «Варламов»… На память не берусь назвать эти годы, но подписи такие бывали.
— Все это очень интересно и для меня неожиданно, — заметил Вересаев. — Вот я пишу тоже всегда под псевдонимом… А известно ли вам мое настоящее имя?
— Кто же вас не знает! — ответил незнакомец. — Вы — Викентий Викентьевич Смидович. Но, кроме вашего громкого псевдонима «Вересаев», бывали и у вас в девяностых годах такие подписи: «В–ев». Это мне точно известно.
Вересаев весело рассмеялся и развел руками:
— Ну, это что-то изумительное!..
Тихий и скромный гость, никому, кроме Белоусова, не известный, сделался центром внимания, героем вечера.
Получив от меня нужную справку, он хотел было уходить, но его все задержали:
— Погодите! Побеседуйте! Расскажите что-нибудь о себе. Прежде всего: как ваша фамилия?
— Масанов, — был тихий ответ. — Я всегда интересовался писателями. И вашей «Средой» очень интересуюсь. Обо всех о вас имею сведения — и о молодых и о старых ваших товарищах — обо всех!