Записки пленного офицера
Шрифт:
Возможно, он бы и нашел что-нибудь, слишком сильно он сам пострадал во всем этом «родионовском деле», но последующие события лишили его этой возможности. Семена Владимировича перевели куда-то на другую работу. Он женился на своей подруге Шуре и уехал. Вера, киевская учительница, вышла замуж за пленного француза, некоего Никола, который, влюбившись в нее, подписал, специально для того, чтобы выйти на свободу, декларацию лояльности правительству в Виши. После оформления брака они уехали из Вольгаста. Таким образом, из всех участников «заговора» в Вольгасте остался только один я. А в последние дни сентября, совершенно внезапно, с большой поспешностью, весь наш лагерь эвакуировали. Утром всех подняли по тревоге, приказали собрать вещи, сложить оборудование и инструменты во всех еще работающих мастерских, и к концу дня весь личный состав был погружен на большую баржу, а к утру следующего дня мы оказались в гавани Грейсвальда.
Невыспавшихся,
Началась померанская осень. Шли дожди, дул холодный пронизывающий ветер с моря, мы сидели по баракам, изнывая от скуки, безделья и неизвестности. Один раз к нам зашел представитель РОА, молодой лейтенант, закончивший школу пропагандистов и находящуюся где-то около Берлина, в Дабендорфе. Нам, подавшим заявления о желании вступить в РОА, он сказал, что дело задержалось из-за «полного хаоса» в управлении НАР. Бедрицкому и Ляшенко я рассказал о моей роли в исчезновении Родионова. Для Ляшенко это было неожиданностью, но Бедрицкий не удивился: «Я подозревал что-то, слишком эта грубость была на тебя не похожа». — Когда дождь переставал лить, наши соседи итальянцы выползали из бараков и моментально устраивали концерт. Пели хором, пели дуэты, выступали солисты, а мы поражались обилию прекрасных голосов и дружно аплодировали после каждого номера. Питанье несколько улучшилось, кроме того, мы получали «передачи» от французов и бельгийцев. Они были размещены на другой стороне Шталага, но знали о нашей группе и всегда передавали нам приветы через Новикова, продолжавшего иметь приятельские отношения с ними. Это было приятно и часто прибыльно. В Шталаге мы пробыли три недели. Так же внезапно, как эвакуировали из Вольгаста, пленных вернули обратно. На вечерней проверке вдруг появился наш «папаша Гильдербрандт» и с радостной улыбкой сообщил, что утром все едут «Nach Hause zurьck, nach Wolgast!» Его слова были встречены настоящей продолжительной овацией. Папаша улыбался, как именинник. Действительно, для многих из нас лагерь в Вольгасте сделался «домом»… единственным домом.
Утром, после завтрака, вся наша колонна вышла на главный двор Шталага, где ждали крытые брезентом грузовики и отряд конвоя во главе с Гильденбрандтом. Как и два года назад, в день приезда нашей небольшой группы инженеров из Хаммельбурга, шел дождь, и большой красный флаг с белым кругом и черной свастикой мокро полоскался под порывами ветра на мачте. Перед началом погрузки появился еще один наш ?старый знакомый?, зондерфюрер Цейхельман, и … вызвал из строя меня, Бедрицкого, Ляшенко, Мельникова и еще трех человек. Нас отвели внутрь здания управления, поместили в большой комнате и сообщили, что всем нам дано разрешение на вступление в Русскую Освободительную Армию и что с этою момента мы не являемся больше пленными! Цейхельман произнес целую речь, в которой выразил свое удовольствие по поводу того, что мы теперь «товарищи по оружию», и сказал, что надеется на то, что вскоре мы сможем как победители и освободители своей страны вернуться к своим семьям и к своему народу. Потом добавил, что мы должны уехать в этот самый Лабендорф с поездом 1.30 и что нас будут сопровождать два солдата и один унтер-офицер. «Это не конвой, это для вашего удобства и безопасности, потому что вы не знаете дороги, языка и одеты странно для самостоятельного путешествия!» Цейхельман отобрал у нас карточки с номерами, и я перестал быть «военнопленным № 7172»!
Итак, мы переступили черту! Все сидели молча, и каждый по-своему, хотя и с большой долей общности, переживал этот момент. До этого дня мы все были советскими гражданами, лояльными или нет, приверженцами большевистской системы или оппозиционерами,
К этому моменту я, — как, конечно, и другие, — готовил себя в продолжение всего последнего года, но все же, когда момент наступил, нужно было его пережить. Выбор сделан, а последствия выбора были более чем неясными. Фактически мы, заявившие о добровольном желании вступить в РОА, очень мало знали о размерах и силе этой организации, о действительных рамках отношений между штабом Власова и немецким командованием, а также о многих других вещах, определяющих положение офицера русской армии, организуемой на территории врага Советской России с целью свержения ее правительства. Один умный и хороший человек, работавший в чертежке, узнав о моем решении идти в РОА, сказал мне: «Нужно быть, доведенным до предела отчаяния, чтобы сознательно сделать выбор между врагом внешним и врагом внутренним в пользу внешнего! Я лично этого сделать не могу, хотя и знаю, что мне придется пережить, если я доживу до того момента, когда снова окажусь в руках врага внутреннего».
Для себя я решил иначе. Мы, в своей маленькой дружеской группке, уже давно пришли к убеждению, что для Русского Освободительного Движения, следовательно, для РОА и в том числе для нас, может быть только два варианта финала во всей этой мировой драме. Первый: немцы смогут приостановить наступление Красной Армии на время, достаточное для организации и вооружения десятка дивизий РОА, и появление их на фронте превратит войну между Германией и СССР во внутреннюю гражданскую войну. Правильно поставленная пропаганда идей и правильная политика РОА при соприкосновении с частями Красной армии и населением должны были обеспечить решительный поворот событий и привести страну к освобождению от ига коммунизма. Опасения, что гитлеровская Германия будет доминирующей силой в формировании жизни России после падения советской системы, нам казались нелепо смешными, просто из сопоставления размеров территории и количества населения этих двух стран, если брать понятие Россия в географическом аспекте. Второй вариант «конца": при поражении Германии сильная, организованная, вооруженная, сплоченная и антикоммунистическая русская армия становилась естественным союзником западных демократий в их будущей борьбе против советского тоталитаризма. Такая „послевоенная война“ нам казалась совершенно неизбежной. Все, что мы знали о политических системах Великобритании и в особенности Соединенных Штатов, исключало возможность послевоенных компромиссов между Сталиным с одной стороны и Рузвельтом с Черчиллем с другой. Неестественный союз капиталистических демократий с коммунистическим абсолютизмом в нашем понимании был просто вынужденным, чисто военным и только тактическим приемом.
Тогда, в конце 1944-го года, третьего варианта мы не только не предусматривали, но и не предполагали его возможности. О Тегеранской конференции мы ничего не знали. Ялтинская еще не состоялась, и ничто не предвещало будущей капитуляции руководителей Запада перед тираном Востока, с передачей в его власть половины Европы и выдачей на смерть миллионов антикоммунистов.
Так или иначе, мы выбрали свой путь, вступили на него и теперь могли только следовать по нему к какому бы то ни было концу.
В 1.30 дня наша семерка, два очень пожилых солдата и хромой моложавый унтер разместились в купе вагона и поехали в Берлин. В РОА! Для наших «сопровождающих» мы продолжали быть просто пленными, даже в уборную один из солдат нас «сопровождал»! Все они трое были хмурыми, усталыми, озабоченными и молчаливыми, и в этом не отличались от прочих немцев. В массе народа тоже исчезли улыбки, смех, все говорили с серьезными лицами, вполголоса. Я вспомнил, как один пленный итальянец, побывавший на русском фронте в 1942 году, а теперь сидящий за проволокой в Шталаге Грейсвальда, говорил мне: «Вся Европа ненавидит немцев, Гитлера, нацизм и всю Германию. Немцы это знают и понимают причины этой ненависти, но страх перед надвигающейся волной коммунизма тоже разделяют почти все европейские народы».
Мы должны были приехать в Лабендорф к семи часам вечера, но по дороге два раза поезд останавливался из-за воздушных тревог. К воротам лагеря РОА, по темным, освещенным синими лампочками в глубоких колпаках, улочкам небольшою городка, мы подошли уже после десяти часов. Нас принял в проходной дежурный и повел на кухню, где нам дали поужинать, а после этого всю нашу группу привел в полупустую комнату барака и предложил отдыхать. Офицер, встретивший нас, сказал, что до утра мы свободны, а утром, после завтрака, должны пройти через приемную комиссию, получить довольствие, обмундирование и назначение.