Записки пленного офицера

Палий Петр Николаевич

«Бросьте, Игорь Петрович! Не поймут они наших мотивов, успокаивал его я — Они люди с другой планеты. Для всех этих хлопцев все предельно просто. Немцы их враги. Разгром немцев — это победа их стран, это возврат каждого из них домой, к привычной жизни, к привычным условиям, к близким, ко всему тому, что они любят, уважают и ценят. Для нас победа нашей страны — это торжество Сталина и всего того, что мы ненавидим… Дли нас это позор, возможная смерть

и большое горе для всех наших близких. И только за то, что мы открыли свои рты и посмели сказать, что мы не согласны со Сталиным. Для этих милых французиков и фламандцев мы изменники, коллаборанты и предатели. Мы отщепенцы! Мы против их военного союзника, Красной армии, успехам которой они аплодируют, и этого они ни понять, ни простить нам не могут. Мы против Сталина, и поэтому, как это ни смешно, зачислены в список врагов Рузвельта и Черчилля, вместе со всеми немцами. Мы-то знаем, что мы и против Гитлера, они этого не знают и понять не могут. Фактически, мы их самые верные и преданные союзники, но об этом они узнают значительно позже». — «Да… мы отщепенцы. И снова в лагере погибающих!» — согласился Ляшенко.

При помощи часто навещавшего нас пропагандиста РОА мы написали особое заявление в Вермахт с требованием рассмотреть наше дело и ускорить выдачу разрешения на вступление в РОА. Сочиняли все втроем и смеялись, что это «письмо запорожцев турецкому сутану». Очевидно, было некоторое сходство! Когда мы дали письмо для ознакомления Цейхельману, он прочел его и, покачав головой, сказал: «Много перца и соли в этом кушанье, но абсолютно верно! Пусть там покушают, может им живота заболит!»

Этот приходящий офицер РОА был очень хорошо образованным и знающим человеком. Он был юрист, работал в Свердловске, был мобилизован в армию в первые же дни войны и попал в плен к немцам под Харьковом. Зиму 1941-42 гола провел в лагере в Ченстохове, а летом 1942 года стал активистом по организации среди пленных ячейки Народно-трудовою союза и скоро оказался в самых первых группах, подготавливающих КОНР и РОА. Сам себя он называл «оптимистический реалист». Он вполне реально оценивал возможности РОА, учитывая все трудности даже сопротивление самой идее РОА на верхах гитлеровского правительства, и, как пример, приводил слова. будто бы сказанные Гитлером Гиммлеру. «Эта армия подсоветских людей, вместе с ее руководителями, враги моего врага, но не мои союзники и не сторонники моих идей. При увеличении их силы пропорционально возрастает опасность для нас в будущем!» И слова одного немецкого офицера связи между Вермахтом

и РОА, сказавшего: «Гитлер панически боится завтрашней, свободной от коммунистов России и потому проигрывает войну России советской». Но в оценке возможностей Власова он был оптимист: две дивизии уже сформированы, третья формируется, к нам присоединяются казаки, Русский корпус в Югославии, скоро все так называемые «восточные батальоны» войдут под командование Власова и будут отозваны из чисто немецких частей, приток добровольцев из лагерей военнопленных и из рабочих команд «остарбайтеров» превзошел все ожидания… Он определял, что к весне 1945 года у РОА будет под ружьем почти миллион человек. Он рассказал, что в Праге в середине ноября состоится первый организационный съезд Комитета Освобождения Народов России и что в результате будет организовано временное правительство в изгнании, а РОА превратится в вооруженные силы этого правительства.

Зондерфюрер Цеттхельман был во многом похож на профессора Енике, тоже профессор университета, кажется, дрезденского, интеллигент до мозга костей, любитель и знаток литературы и поэзии. То, что он попал на положение зондерфюрера в Шталаге, пожалуй, можно объяснить тем, что он был лингвист и прекрасно знал французский и английский языки и достаточно хорошо русский. Во всяком случае, «нацизмом» от него не пахло!

Наше ли письмо или письма и требования генерала Трухина, но что-то, наконец, пробило брешь в стене бюрократии, и пришел тот день, когда наш Цейхельман, с сияющим лицом, размахивая официальным документом, обьявил: «Абсолютн! Завтра вы свободны, господа! У всякой неприятности бывает конец!» На следующий день, попрощавшись с милейшим Цейхельманом, мы в сопровождении пожилого унтер-офицера, даже безоружного, снова сели в поезд. Перед отъездом я попросил разрешения у Цейхельмана взять из библиотеки одну книгу — библию. Я получил ее с трогательной надписью на русском языке: «На память хорошему человеку от большого друга Альберта Цейхельмана. 12 ноября 1944 года».

Во второй половине дня мы вышли из поезда на маленьком полустанке и, пройдя несколько километров по грязной, мокрой грунтовой дороге, подошли к барачному лагерю. Над воротами была надпись по-русски:

Русская Освободительная Армия.

Офицерская подготовительная Школа.

И то же самое по-немецки. Но на мачте у проходной был поднят только один флаг: Андреевский!