Записки полуэмигранта. В ад по рабочей визе
Шрифт:
На второе лето со мной стряслась беда. В моем броневике отказала система охлаждения воздуха в салоне, то бишь, кондиционер. Без этого приспособления в Далласе на машине могут ездить только местные, да и то по большей части мексиканцы или негры. Лично я сразу же стал терять сознание от жары и с трудом доехал до дома, весь мокрый — обливал себя водой, чтобы не упасть в обморок. Мой броненосец был черного цвета, а черная машина без кондиционера в летнем Далласе ничем не отличается по температуре от духовки, в которой пекутся пирожки. Три дня подряд я вставал в четыре утра, ездил, задыхаясь в ночной липкой духоте, на станцию техобслуживания и занимал очередь на починку. Два дня мне не удавалось этого сделать — то не было свободного мастера, то не было нужных запчастей. Я обливался с головы до ног в туалете тепловатой водой из холодного крана, набирал воды в запас и ехал на работу с настежь открытыми
В январе в Далласе было умеренно прохладно, градусов пятнадцать, а днем и все двадцать, а солнце палило чуть посильнее чем июньское солнце в Москве. Не зная повадок местной погоды, я с утра надел легкую рубашку, сандалии и фланелевые брюки и поехал на работу. Вечером, едва успев выйти из стеклянных дверей лабораторного корпуса, я почувствовал дикий, леденящий холод. На улице бешеный ветер крутил мелкое снежное марево. Лужи замерзли, а стекла моего броневика были сплошь залеплены липким, цепким снежным слоем, который я отдирал ногтями и щепочкой, трясясь как юродивый на паперти. Наконец я сел в заледеневшую машину и включил печку, которая стала давать тепло только когда я уже подъезжал к дому. Я спасся от пневмонии изрядной дозой коньяка, который я тут же купил в винном магазине, поехав туда, уже одетый в теплый пуховик. Я высадил полфлакона отвратительного бренди и сел в горячую ванну, честя всеми известными словами свое московское начальство. Послали меня в ад по рабочей визе, сволочи!
Вернувшись, наконец, после всех мытарств в Москву, я больше всего наслаждался тем, что избавился от Скотта и Прескотта, что меня возит по всему городу общественный транспорт, и можно не смотреть на дорогу и не проверять каждый день уровень масла в моторе, а тихо стоять в уголке и читать свежий номер "Психологического журнала". Я был безумно рад, что солнце просто светит, а не изжаривает насквозь, что за квартиру я плачу пять процентов, а не половину своей зарплаты, и что погода не меняется каждые пять минут как настроение у беременной женщины. Но больше всего я был счастлив, что я наконец-то смог возвратиться к своей любимой тематике — мотивации поведения человека в стрессовых условиях, которую в благодарность за два года барщины на далеких американских югах, наконец-то включили в институтский план и выделили моей лаборатории фонды на закупку необходимой аппаратуры и на заработную плату специалистам.
3. Жбуня и Чузяпка
Покормив кота и позавтракав, я решил, что доклад можно подогнать и вечером, а субботнее утро дано человеку на то, чтобы, не торопясь, сползать на рынок за недельным запасом картошки, капусты и лука. Я взял сумку-каталку на колесиках, холщовый мешок с ручками под капусту, велел коту сидеть смирно и вышел из дому. Выйдя из подъезда, я неожиданно обнаружил, что скоро предстоит идти на выборы. Опять порасклеили портретов и лозунгов. Опять надо идти в пропахшую неумытыми двоечниками школу, заходить в дурацкую кабинку, в которую тебя провожают с таким таинственно-интимным видом, словно тебе предстоит в этой кабинке покакать или даже помастурбировать. И все это, в конечном счете, ради того, чтобы опять выбрать в депутаты какую нибудь сволочь. Судя по наличию нескольких фамилий на предвыборных лозунгах, даже не одну, а несколько сволочей. Сами лозунги новизной и оригинальностью не отличались. На дальней от меня стене нашего П-образного дома красовался транспарант с надписью:
Неуклонно развивать принципы демократии и укреплять основы гражданского общества!
Недалеко от него висел другой лозунг, совсем уж старомодный:
Крепить и развивать связь народных депутатов с общественностью!
На ближней ко мне стене был глубоко процарапан в штукатурке корявыми буквами еще один лозунг:
Ебать всех!
Этот лозунг явно не относился к предвыборной программе депутатов, но он-то как раз понравился мне больше остальных за то, что был совсем не лицемерным, а напротив — предельно искренним, душевно гармоничным, а главное, чрезвычайно справедливым и крайне демократичным.
Всех, так всех — и никаких исключений. Господи, ну почему в жизни и особенно в политике всё совсем не так!
На базаре, уже затоварившись капустой, картошкой и свёклой для борща, я неожиданно увидел большую фуру, с которой одетые в телогрейки крестьяне торговали яблоками, вполне приличными на вид и весьма дешевыми.
— Откуда яблочки? — поинтересовался я у продавцов.
— Со Старожилова,
Мужик-продавец принял у меня холщовую кошелку и стал накладывать в нее заказанные мной шесть кило яблок.
Я неожиданно вспомнил, что давным-давно в медицинском институте со мной в группе учился паренек, как раз из этого самого Старожилова, по имени Борька Мелёшин. Борька был мужик хитрый и до чрезвычайности сволочной, как и все старожиловские крестьяне, из которых он происходил. Борька был единственным из всех студентом, у которого была своя машина — четыреста двенадцатый Москвич ижевской сборки. По причине обладания этим чудом техники Борька был весьма чванлив и говорил о себе чрезвычайно уважительно. Уважать ему себя было за что. Во-первых, он вдвоем с матерью, врачом-фтизиатром, выгнал из дому попивавшего отца, врача-рентгенолога, вдобавок отобрав у него по суду деньги и машину. В дополнение к машине Борька купил себе на отжуленные у папаши деньги мотоцикл Урал для перевозки крупнотоннажных грузов, мотоцикл Иж для приватных поездок и мотороллер Вятка для катания. Вся эта армада заправлялась краденым бензином, который воровался для Борьки шоферней из местного совхоза и заливался впрок в громадную цистерну, вкопанную в землю у него на огороде, обмениваясь на краденый из больницы спирт.
По большей части, Борька меня откровенно презирал за неумение жить, крутиться, обрастать массой знакомых, проворачить дела и твердо стоять на земле обеими ногами. Но иногда он всё же удостаивал меня разговором, в котором он общался со мной как с равным. Это было всегда, когда ему очень хотелось чем-то прихвастнуть, а было не перед кем. В таких случаях даже я сходил за человека. Я всегда с удовольствием слушал Борьку, не перебивая, и поражался всякий раз, как много простая беседа с похвальбой может открыть нового о таинстве человеческой души. Так например, однажды после летних каникул Борька нахвастал, что ему удалось поломать целку своей соседке, молодой фельдшерице Таньке из того же Старожилова, которая метила за него замуж. Жених видный: не сегодня-завтра будет врач, а врач — человек уважаемый, ему много подарков несут — и деньгами, и так. А тем более, Борька еще и спиртного в рот не берет — такому мужику и вообще цены нет. Короче, как в песне народной поётся:
Доктор делает аборты, отправляет на курорты,Мама! Я доктора люблю!Борька с нескрываемым удовольствием рассказывал мне, как Танька ни за что не хотела давать ему до свадьбы и дала только после того как он в течение длительного времени представлял ей эту свадьбу делом решенным. Танькину попытку для верности забеременеть Борька пресёк надеванием гондона. Борька даже показал мне оставшийся гондон из той же пачки, вынув его из кармана. Я осведомился, было ли ему приятно лишить невинности юное, симпатичное создание — Танька было довольно смазливой и фигуристой девчонкой — но Борька даже меня не понял. Вероятнее всего, он испытал во время секса с Танькой чувство, не намного сильнее пощипывания уретры при мочеиспускании. Он был горд и счастлив совершенно другим — тем что он смог Таньку обмануть и таким образом воспользоваться тем, что давалось ему под совершенно определенные обешания. Именно то, что обман удался, и что никакие обещания Борька исполнять в отношении Таньки не собирался, то, что ему удалось обманом попользоваться чужим, и вызывало у Борьки столь сладостное ощущение, гораздо более сильное чем наслаждение от секса с молодой и красивой девушкой. Это сладостное ощущение было столь сильным и ярким исключительно потому что оно находилось в полном согласии с моралью старожиловских крестьян, а именно, тем ее постулатом, что обмануть легковерного дурака и попользоваться за его счет — это первейшая доблесть умного, расторопного человека, умеющего жить за счет других, и при этом еще этих других и обосрать в доказательство своего превосходства и своего житейского ума.
Борька не женился на Таньке не потому, что она ему, например, не нравилась, и даже не потому что, допустим, фельдшерица и врач — это не ровня, а по той простой причине, что Танька родит, учиться дальше не будет, да так и будет получать свою фельдшерскую зарплату в девяносто рублей.
— Вот и корми ее суку всю жизнь, на хер это надо, — жаловался мне Борька, донельзя возмущенный даже одной только возможностью такой перспективы.
Женился Борька сразу по окончании ииститута на другой односельчанке, которая работала инженером-животноводом на местной птицефабрике, могла вырасти в будущем до директора, а таскать домой дармовых цыплят могла с самого начала. Но тут Борьку постигло жесточайшее разочарование: