Записки полярника

Муров Михаил Степанович

Морж смотрел на нас маленькими, налитыми кровью глазами. Близкое соседство с ним не предвещало ничего хорошего. Его бивень мог пробить любую шлюпку, а для нашей лодчонки достаточно было легкого прикосновения, и мы очутились бы в воде. В этот момент Петр Яковлевич не выдержал искушения и спустил курок. Кто-то от волнения накренил лодку, поэтому пуля прошла выше, не задев зверя. С удивительной быстротой он, показав свою черно-бурую спину, нырнул в воду, отчего лодка закачалась, как на сильной волне.

Все замерли, ожидая нападения. Потянулись томительные

минуты. Мы сидели в лодке, боясь шевельнуться. Но никаких признаков агрессии со стороны моржа не было. Несколько осмелев, взялись за весла и тут, в полумиле от нас, увидели моржа. Очевидно, внезапный звук выстрела так испугал его, что он счел за благо подальше уйти от столь шумной компании.

Мы, довольные тем, что все обошлось благополучно, поспешили на станцию. Впрочем, Илляшевич и я считали, что охоту надо довести до конца, но большинство с нами не согласилось. Так, отделавшись страхом, мы ни с чем вернулись домой.

Пошли обедать, как всегда, вытащив лодку на припай и закрепив ее цепью за камень. В этот день Володя превзошел самого себя. На второе он угостил нас шницелем из медвежьего мяса, украсив его дольками лимона. Шашковский, большой ценитель еды, с восторгом воскликнул:

— Клянусь! Если бы боги были живы, они позавидовали бы нам!

— Да, это царский обед, — поддержал Кренкель.

Честно говоря, мясо белого медведя может восхитить только любителя необычных блюд. Она черное и с запахом рыбы. Правда, Володя умел его так обрабатывать, что запаха почти не оставалось.

После обеда, выкурив по трубке, мы снова вышли на работу и тут, к своему ужасу, увидели, что напиравшие на берег льды поломали припай и, оборвав цепь, потащили с собой нашу лодку.

Алексей Алексин, прыгая с одной льдины на другую, пытался догнать ее. Неожиданно одна льдина, не выдержав тяжести, перевернулась. Алексин с головой ушел в воду, но, к счастью, вскоре выплыл. Немедленно ему был брошен спасательный круг, и Алеша благополучно выбрался на берег. Мы отправили спасенного в дом на «просушку» и стали решать, как догнать лодку, которую унесло уже далеко.

Спасать лодку первым вызвался Георгий Александрович Шашковский. Я понятия не имел, как ее можно выловить среди плавучего льда, который уже несло в Британский канал, но из спортивного интереса присоединился к Шашковскому.

— Это моя оплошность, — заявил Илляшевич,— поэтому идти должен я.

В наши дни может показаться нелепостью рисковать жизнью ради какой-то лодки. Но тогда для нас она, если не считать тузика, была единственно годным и жизненно необходимым подвижным средством. Без нее мы не смогли бы проводить гидрологические работы. И наконец, в случае если ледокол не сможет пробиться к нам в течение двух лет и мы попадем в бедственное положение, то по примеру австро-венгерской экспедиции Ю. Пайера и К. Вейпрехта, а также шотландской Ли Смита мы смогли бы добраться на лодке до Новой Земли, где находилась радиостанция.

Всеми этими мыслями поделился со мной Георгий Александрович Шашковский, когда, забрав весла и оружие, мы шли по берегу

к Британскому каналу. Наши предположения о том, что мы можем застрять на острове надолго, не были преувеличенными страхами. Это было вполне возможно. Через три года после нашей зимовки в тяжелое положение попали четыре зимовщика, оставленных на Северной Земле. В течение двух навигаций ледоколы не могли к ним пробиться. Люди остались на третью зимовку без топлива, керосина и свежих продуктов. С наступлением третьей ночи у некоторых появились признаки цинги. И тогда впервые в истории Арктики зимовщики были сняты с помощью самолетов, а станция законсервирована. Во время нашей зимовки самолеты еще не летали в высокие широты, и мы даже не могли мечтать о том, чтобы авиация была способна на это.

Дойдя до ледника, мы спустились к морю, где нас уже ждал на тузике Петр Яковлевич Илляшевич. С трудом уместились все трое в лодчонку и тронулись в путь. Суденышко, рассчитанное на одного человека, погрузилось вводу до самых бортов. Начальник греб, а мы сидели на корточках, как пригвожденные, боясь шевельнуться. Через несколько минут вошли в плавучий лед и, лавируя в разводьях, стали медленно продвигаться вперед. У Британского канала льды образовали пробку, и разводья кончились. Плыть на лодке дальше было уже нельзя, и Петр Яковлевич высадил нас на первую попавшуюся льдину.

— Приближается вечер. Далеко не уходите... Лодка должна быть где-нибудь близко. Я буду вас ждать. Будьте осторожны, — напутствовал нас начальник зимовки.

— Все будет благополучно, — ответил Шашковский.

Мы сразу же очутились в гуще льда, среди невообразимого шума, визга и скрежета. Кругом нас крупный, торосистый и мелкий лед куда-то двигался, крутился, напирал, вставал на ребро. Одни льдины со звоном и треском обрушивались на соседние.

Стало ясно, что найти лодку среди этого ледохода, если она еще не раздавлена, тяжелее, чем мы предполагали.

Однако мы довольно бодро перебирались с льдины на льдину, иногда переправлялись на них, как на паромах, через разводья. Без особых усилий перелезали через нагромождения льдин. Долго и упорно искали мы лодку во всех направлениях и за каждым торосом, но все было тщетно.

В конце концов изрядно устали. Уверенности в успехе становилось все меньше. Приближался вечер. Солнце уже коснулось линии горизонта. Шафранным цветом стали окрашиваться льды, море, глетчеры. Посмотрев на закат, мы увидели, что слишком далеко удалились от берега.

— Странно! Недавно берег был почти рядом, — недоумевал Шашковский, поднимаясь на торос. И тут, пожалуй, впервые оставило его обычное олимпийское спокойствие. Сыпля проклятия и витиеватые ругательства, он возбужденно заговорил: — Течение оторвало льды от берега... Теперь нас несет в сторону полюса.

Положение становилось отчаянным. Мне часто приходилось слышать о том, что в Арктике каждый шаг может быть последним, но я относился к этому весьма скептически. Теперь же на собственном опыте приходилось осознавать правоту этого утверждения.