Записки полярника
Шрифт:
Однако забыть ее я уже не мог. Установив мачту на нашей шлюпке, ходил под парусом «на свидание» в надежде приручить ее...
С «большой земли» мы часто получали телеграммы. Председатель Арктической комиссии С. С. Каменев сообщал, что Шмидт доложил комиссии об организации и устройстве первой советской колонии на Земле Франца-Иосифа. В одной из телеграмм говорилось: «Арктическая комиссия постановила приветствовать колонию самоотверженных работников на ледяном форпосте Советского Севера и пожелать им бодрости
Из сообщений тех, кто был с нами на «Седове», а также из газет о нашей зимовке знала страна. Нам слали пожелания здоровья рабочие типографии «Мосполитграф», студенты и педагоги Московского политехнического института, пассажиры и команда теплохода «Грузия» и многие, многие другие.
Между тем стремительно приближался день захода солнца. Морозы стали крепчать. На море появился блинчатый лед, а у берега образовался толстый припай. Лодку пришлось вытащить и укрыть на долгое хранение. Мои встречи с нерпой прекратились.
Наступило 24 октября, когда мы увидели солнце в последний раз. Провожать его мы поднялись на вершину ледника.
Далеко впереди, над морем, был разлит багрянец. На склонах глетчеров и кряжистых утесах рисовались тени в синеватых, почти фиолетовых тонах. Дополняли эти краски чарующие нежно-розовые кучевые облака.
Минут через десять из-за горизонта веером вырвались солнечные лучи. Кругом все точно ожило, засияло, а через некоторое время, отражаясь в море, словно в зеркале, на юге показался багровый край солнца. В природе все будто замерло, затаило дыхание. Наступила торжественная тишина. Это было, как говорили полярники прошлого, «величие мига».
Дойдя до какой-то точки, на неуловимые доли секунды солнце, казалось, остановилось. Но в следующий момент оно стало опускаться и утонуло в горящем от заката море. Пораженные, мы одиноко стояли на вершине ледника, озаренные прощальным закатом.
Пока возвращались на станцию, закат постепенно угасал. Когда мы спустились на берег, исчезли и последние отблески. Мрак сгущался, и только на юге оставалась узкая полоска — единственный жалкий остаток волшебного зрелища. В глубинах бархатного небесного свода, точно алмазы, засверкали крупные и яркие звезды. Большая полярная ночь началась и должна была продлиться треть года.
Радостным лаем встретили наше появление псы. У дома мы увидели Володю, который с фонарем свежевал небольшую нерпу. Во время нашего отсутствия она появилась у берега в нескольких десятках метров от нашего дома, и он пристрелил ее. Как знать, не была ли это моя знакомая? Стало невыносимо грустно. Позже Знахарев подарил мне ее шкуру, и я сделал из нее переплет для своего полярного фотоальбома.
Жизнь во мгле
Полярная ночь уже
Нельзя сказать, что мы легко и просто освоились с полярной ночью. Теперь нам надо было привыкнуть жить не по солнцу, а по часам. Но мало-помалу мы приспособились к новым условиям.
Ежедневно, невзирая на погоду, проводили метеорологические наблюдения, следили за давлением, температурой воздуха, силой ветра, влажностью, осадками.
Движение воздуха, его направление и скорость определяли с помощью шаров-зондов. Иногда к ним привешивали автоматический прибор системы П. А. Молчанова, который мог фиксировать давление в высоких слоях атмосферы. Но мы крайне редко могли пользоваться показаниями этого прибора, так как шары-зонды далеко относило (иногда на несколько километров) и их трудно было найти.
Сводки о состоянии погоды мы передавали в Ленинград, в три адреса: Метеорологический институт, Бюро погоды и Ленинградскую обсерваторию.
В нашем маленьком мире мы жили пока дружно, по принципу взаимных уступок, относились друг к другу с уважением. Не было у нас и скуки: все чем-нибудь занимались.
Так как наши капканы на песцов кто-то отправил в Астрахань, а не в Архангельск, Илляшевич и Алексин соорудили вместо капканов хитроумные «пасти» и ставили их на острове Скотт-Кельти и у скалы Рубини. Кренкель и Шашковский пытались написать оперетту, а я сценарий, но дальше намерений дело не пошло.
Доктор, не находя себе работы по специальности хирурга, придумывал всевозможные медосмотры, а в оправдание говорил:
— Здесь природа властвует над человеком. Как бы здоров, весел и беспечен он ни был по своей натуре, Арктика приводит его в угнетенное состояние, поэтому медицинский контроль должен быть постоянным.
Впрочем Борис Дмитриевич вскоре оставил свои лекции и медосмотры и переквалифицировался в метеоролога.
Незаметно подошли Октябрьские дни. Мы решили отметить этот праздник, как говорят теперь, — на высшем уровне. Накануне были посланы все поздравительные телеграммы. В доме все было вычищено, оставалось вымыться самим.
У нас была баня, которую позже стали называть «папанинской». Наверно, потому, что после нас и он мылся в ней, когда в 1932 году зимовал на Земле Франца-Иосифа. Баня была роскошью, которую не могли позволить себе ни герцог Абруццский, ни Джексон — словом, никто из наших предшественников. Мы же, нагнав пар до любой температуры, залезали на полок и хлестали себя пахучими березовыми вениками, предусмотрительно взятыми на Землю Франца-Иосифа нашим начальником зимовки. Для нас, за восьмидесятой параллелью, это было наивысшим блаженством.