Записки пожилого человека
Шрифт:
Знаменем этой войны была Людмила Маяковская, люто ненавидевшая Лилю Брик. Ей отводилась роль единственной законной наследницы Маяковского, а может быть, и его вдохновительницы. Во всяком случае, когда она умерла, вся эта влиятельная компания даже обращалась в правительство с идеей увековечить память о Людмиле Маяковской, назвав ее именем улицу, библиотеку, корабль т. д.
Симонова тогда совершенно замучили — после открытия выставки ему пришлось даже лечь в больницу. Рассказывая мне о том, что делалось во время подготовки выставки, он заметил, что многие претензии были просто смехотворны. И в связи с этим вспомнил историю, разыгравшуюся
Обсуждался памятник Маяковского, сделанный молодым грузинским скульптором Гурамом Кордзахия. Он был потом поставлен в Гендриковом переулке, где в то время размещался музей поэта. Это была талантливая работа, чуждая прочно утвердившейся тогда казенной монументальности.
Памятник очень понравился Симонову. Горячо одобрила его Лиля Юрьевна, и, разумеется, тотчас столь же горячо выступила против него Людмила Владимировна. Претензии ее были самые дурацкие: «Мой брат не поднимал воротник пальто… Мой брат носил не такие брюки… Мой брат то… Мой брат это…»
Выведенный из себя скульптор, от волнения и возмущения не справившийся с падежными окончаниями, бросил в ответ: «Я лепил не ваш брат, а наш поэт!»
— Если бы ты только знал, сколько раз, выслушивая идиотские претензии и указания, мне хотелось сказать то же самое, — со смехом закончил рассказ Симонов.
Обычный редакционный треп, которому с большой охотой предаются и сотрудники газеты и те, кого называют «авторским активом». О чем только ни говорят. На этот раз обсуждается наша вечная и всегда живая проблема — запои. Пьянство у нас, как известно, порок простительный, он вызывает сочувствие, а порой даже и восхищение.
— Ему торпеду с антабусом зашили и предупредили — ни-ни, ни грамма, а то сыграет в ящик. Но он — вот сила! — одолел антабус. Сначала капал в стакан воды несколько капель водки и только нюхал, потом стал пить эту чуть разбавленную водкой воду, день ото дня увеличивая дозу водки. И добился своего — через три недели пил как прежде…
В разговор включается Евгений Винокуров:
— Антабус — пустяки. Человек ко всему может привыкнуть и все преодолеть. Говорят: радиация, стронций, смертельно опасно. Чепуха. Мой знакомый физик в своей лаборатории по ошибке стакан стронция-90 тяпнул — очень хотел пить. И хоть бы хны. Пару недель поболел, а потом как встрепанный…
Рассказал мне это Григорий Поженян. Был он в Киеве, встретился с Виктором Некрасовым, изрядно приняли. Поздней ночью Поженян отправился провожать Некрасова. С пьяной настойчивостью он внушал Некрасову, что тот должен меньше пить, больше писать, делиться с народом своими мыслями. Наиболее часто повторявшимся, ключевым словом в этом разговоре было «делиться».
На углу Крещатика, где надо было поворачивать к дому, в котором жил Некрасов, они долго топтались, Поженян снова и снова прокручивал все ту же пластинку. Подошел милиционер:
— Что вы здесь делаете?
— Гуляем, — ответил Поженян.
— Пора гулять уже домой, два часа ночи, — строго сказал милиционер.
Видимо, задетый его командным тоном, Некрасов, у которого в голове засело то слово, которое всю дорогу твердил Поженян, хмуро буркнул милиционеру:
— Я не хочу с вами делиться.
Я в командировке в Киеве, идет большой загул в моем гостиничном
Не стану описывать состав и нервное возбуждение очереди в эти последние драматические — как бы не опоздать — четверть часа, у большинства душа горит, во что бы то ни стало надо добавить, — описать это под силу только художнику.
В одни руки дают одну бутылку. Некрасов и я получаем без звука. А Володе Киселеву, который в отличие от нас ни в одном глазу и пошел, чтобы подстраховать нас, но совершенно не вписывался в эту очередь жаждущих добавить, продавщица, могучая дама, чувствующая себя апостолом Петром у врат рая, врезала тоном, не предполагающим возражений:
— А вам, молодой человек, не продам, хватит, идите отдыхать…
Я попал в глазное отделение 1-й Градской вскоре после Нового года — то ли третьего, то ли четвертого января. Новый год — это шампанское, которое, как в песне Окуджавы, течет рекою, это выпивохи, набравшиеся до положения риз не одним шампанским, а и более крепкими напитками, это домашние, школьные и прочие елки, бенгальские огни, петарды, шутихи.
В больнице мне открылась оборотная сторона прекрасного праздника. Для врачей глазного отделения она была привычной, ожидаемой. Они даже выделяли три главных категории больных, поступающих к ним в эти веселые дни. Первая характеризовалась такой фразой потерпевшего: «Я дал ему в ухо, а он врезал мне в глаз». И все то время, что я лежал в больнице, почти каждый день туда являлись следователи, разбиравшиеся с этим контингентом. Больных второго разряда врачи называли «пробочниками». Как там в «Евгении Онегине»: «И пробка в потолок»? А если в глаз — себе или соседу? Оказалось, что это тяжелая травма, иногда вызывающая даже слепоту. Третьих врачи называли «елочниками» — среди них было много школьников. Их привозили с ожогом глаз, полученным при устройстве самодельных фейерверков. Так неожиданно познаешь жизнь в ее нетривиальных проявлениях.
Было это в начале шестидесятых. Коллектив «Юности», пользовавшейся тогда большим успехом, пригласили в Питер — вечера, встречи с читателями. Вместе с сотрудниками редакции едет группа литераторов — те, кого называют авторским активом.
Как только поезд двинулся, обладавшие уже некоторым опытом писательских командировок молодые авторы журнала сразу же продемонстрировали «А у нас было…» Выпиваем, незнакомые знакомятся, приглядываются друг к другу. Расслабились, настроение как у отпускников…
И вдруг — а уже было далеко за полночь — по поездному радио: «Если среди пассажиров есть врач, просим срочно оказать помощь заболевшей женщине». В нашей компании даже не один, а трое медиков. Это Василий Аксенов (правда, к этому времени он уже расстался со своей первой профессией), Григорий Горин и Аркадий Арканов. Если не ошибаюсь, оба они в ту пору еще продолжали работать врачами, причем на «скорой». Помню, как Гриша рассказывал мне, что в своей округе он точно знает, какого числа на каких предприятиях выплачивают зарплату, поскольку это имело самое непосредственное отношение к тому, чем ему приходилось заниматься.