Записки президента
Шрифт:
За 70 лет мы и так устали от деления людей на «чистых» и «нечистых».
Кроме того, я видел преемственность между обществом хрущевско-брежневского периода и новой Россией — все ломать, все разрушать по-большевистски, повторяю, совсем не входило в мои планы. Введя в состав правительства абсолютно новых, молодых и дерзких людей, я счёл возможным использовать на государственной работе и опытных исполнителей, организаторов, руководителей типа Скокова — директора крупного московского оборонного завода, человека умного и сильного…
Ошибался ли я в этом подходе? Возможно. Однако время показало,
Перечитывая сейчас эту запись, я не захотел в ней ничего переписывать.
Да, наверное, я ошибся, выбрав главным направлением наступление на экономическом фронте, оставив для вечных компромиссов, для политических игр поле государственного устройства. Я не разогнал съезд. Оставил Советы. По инерции продолжая считать Верховный Совет законотворческим органом, который разрабатывает юридическую базу для реформ, я не заметил подмены самого содержания понятия «съезд».
Депутаты неожиданно вспомнили о своём полном всевластии. Начался бесконечный торг. Идти на него, конечно, было нельзя.
Но болезненные меры, предложенные Гайдаром, как мне казалось, требуют спокойствия, а не новых общественных потрясений.
Между тем, не подкреплённые политически, реформы Гайдара повисли в воздухе… Наступила эпоха недопринятых законов, неясных решений.
Эпоха, которая в итоге завела страну в октябрь 93-го года.
Со стороны может показаться — одних президент «сдаёт», других «берет неизвестно откуда»…
На самом деле, окружение «первого лица» в государстве не может не меняться. Другое дело — в стабильном обществе, где госаппарат, парламент, пресса, суд чётко знают свои функции и работают в уже сложившейся системе отношений. А что происходит у нас?
Скажем, пример с Бурбулисом.
С самого начала я догадывался, что с его общественным, публичным «лицом» дела пойдут неважно (ещё когда встал вопрос о вице-президентстве).
Повторяю, я это знал, но такой единодушной реакции — прессы, депутатов, политиков — просто не ожидал. Геннадию Эдуардовичу быть «на виду» по штату не полагалось, он был госсекретарём, должность стратегическая, как бы штабная, в тени. И вдруг такое дружное неприятие.
«Откуда он взялся», «преподаватель марксизма», «провинциал», «серый кардинал» — и так далее. Режиссёр Никита Михалков раздобыл ксероксы каких-то его юношеских аспирантских работ, махал ими с телеэкрана: вот, мол, поглядите, какой человек нами правит.
С одной стороны, нормальная ситуация — люди не боятся ругать правительство, высказывать своё неприятие даже самым высоким чиновникам. Это хорошо. А с другой стороны — устраивать кампанию травли только потому, что им внешне человек не понравился?.. Ведь о работе Геннадия Эдуардовича никто объективно судить не мог, судили по лицу, по словам. И, может быть, не случайно в госсекретаре проснулось ущемлённое самолюбие, человек перестал адекватно реагировать на ситуацию.
А
Люди сейчас просто рвутся в политику. Так, конечно, во всем мире происходит, но у нас — особенно. Профессиональная же этика у наших политиков напрочь отсутствует. Нет традиций политического поведения. И потому часто приходится смотреть не столько
на деловые качества, сколько на личные. А ведь в новой ситуации, ситуации высокой власти, большой должности человек может неожиданно проявиться! Совсем по-другому.
Ну и третья, как я считаю, главная причина перемен в команде. В той же западной политике (ну, возьмём для примера США — пришёл новый президент, привёл новых людей) человека ставят на готовое место: приоритеты известны, сложились чуть ли не веками, технология отлажена, садись и приступай. Ведь не секрет, что значительную часть исполнительского аппарата демократы оставляют в наследство республиканцам, и наоборот. Совсем другая ситуация в нашей стране.
Не скажу, что нам пришлось начинать с нуля. Все, что можно было использовать, мы использовали. Разрушать весь государственный аппарат управления такой огромной державой — это гибельный путь. Там, где можно было ставить опытных, «старых» исполнителей — мы ставили. И порой совершали ошибки.
Не раз и не два протаскивал Руцкой своим заместителем генерала Стерлигова. Не абсурд ли? Где ещё человек, открыто предлагающий военную диктатуру — свою лично, разумеется, не чью-то ещё, — мог бы оказаться одним из важнейших лиц в государстве!
И таких ошибок было не одна и не две.
И в то же время: что такое президент, что такое вице-президент, каким должен быть российский конституционный суд? Сплошные «белые пятна». Как должно быть то, как должно быть это? Мы постоянно требовали анализа — что подсказывает международная практика, но в то же время не могли не понимать, что за границей одно (и тоже везде по-разному), а у нас другое. Что исходить надо не из того, что где-то делают вот так — а из собственного опыта. Его-то и не было.
В результате возникали красивые структуры, красивые названия, за которыми ничего не стояло.
Были и другие причины, достаточно серьёзные: стремительно развивались события, непрерывно менялся политический фон, ни одна большая страна за последние годы такого количества потрясений не знала. И это диктовало необходимость менять «коней на переправе», хотя лично для меня это процесс поистине мучительный.
Однако главное, как я уже сказал, в другом. Я не стремился менять людей. Их меняла сама природа власти. Власти в абсолютно новых условиях.
Глава 5. Россия и мир
Лица и голоса
Произошло невероятное. То, во что я и сам не верил до 19 августа 1991 года. Новая, как говорят злопыхатели, «ельцинская» Россия заняла место Советов в международной политике. Унаследовав всю драматическую историю СССР, начиная с 1917 года. Не говоря уж о наследстве Российской империи, которое мы тоже весьма явственно ощущаем.
Я ещё не мог осознать до конца значимость произошедшей перемены, когда раздались первые телефонные звонки западных лидеров. 19 августа 1991 года. Самое начало путча. Не до оценок тогда было.